Олег Пауллер - Псы войны. Гексалогия [СИ]

Сьерралеонцы, ближайшие соседи переселенцев из Бразилии, оказали особенно заметное влияние на духовную жизнь лагосского общества. В своем большинстве они неплохо знали английский, и из их среды вышло немало священников, первые нигерийские историки, журналисты. Между ними и "бразильцами" существовало соперничество, отголоски которого донеслись и до наших дней. В городе сьерралеонцев не любили из-за их снобизма и высокомерия, а отчасти и потому, что в складывающемся колониальном аппарате они сразу же заняли хотя и скромное, но влиятельное положение, заполнив многие низшие должности писарей, переводчиков.

Самая старая часть Лагоса — Исале-Еко. Правда, в начале 30-х годов XX века здесь была проложена новая улица — Идумагбо-авеню, снесены некоторые особенно обветшалые здания, и все же таких трущоб, как в Исале-Еко, не увидеть в других районах столичного центра. По давней традиции местные жители строили дома из бамбуковых жердей, обмазываемых илом. Позднее стали использовать также гофрированное железо. Хаотично разбросанные, эти дома образовывали лабиринт узких и грязных тупиков и улочек, сбегающихся к дворцу верховного вождя города. Дворец назывался Ига Идунганран и был отстроен сравнительно недавно на месте старой резиденции лагосского правителя.

Только один мост — Картер-бридж, переброшенный через лагуну, — связывал разбухшую периферию Лагоса с его центром. Утром, начиная примерно с семи часов, густой поток велосипедистов устремлялся но длинному мосту в город. Большинство из них — в белых рубашках с подвернутыми рукавами, некоторые — в галстуках и лишь немногие — в национальных костюмах. Это масса клерков, приказчиков, продавцов, мелких служащих. Чуть позже мост захлестывала автомобильная волна. Это двигались люди "с положением". Многие машины пережили не один капитальный ремонт, и нередко бывало так, что какая-то из них замирала на мосту. Сразу же образовывалась колоссальная, утопающая в клубах выхлопных газов пробка, причем спешащие на работу водители яростно выражали свое нетерпение и недовольство ревом клаксонов.

В Картер-бридже многие лагосцы видели нечто вроде символа городской жизни. Когда в местном университете я разговаривал со студентами, один из них заметил:

— Как в час пик для жителя предместий трудно прорваться через Картер-бридж в городской центр, так в течение всей жизни ему сложно добиться образования, достойного человека жилища, хорошо оплачиваемой работы. Узенькая, как лагосский мост, тропа ведет к образованию, приличным жилищным условиям, интересной работе, а по этой тропе пытаются идти многотысячные толпы. Понятно, что до цели добираются единицы, остальные навсегда застревают в многочисленных "пробках".

Предместья крупных африканских столиц мне всегда представлялись скорее деревней, чем частью города. Дома, подобные крестьянским хижинам, обычно окружались огородами, полями маниоки или кукурузы. В пыли дворов копошились тощие куры, топтались мелкие, черные козы. Лишь по мере приближения к центру деревня уступала место "настоящему" городу. В этом суровом, бьющемся з неизбывной нужде мире вчерашний крестьянин быстро утрачивал свои надежды. Один он погиб бы, но на городском дне действовали свои законы взаимопомощи. Земляки стремились жить вместе, часто они и занимались одним делом, которое старались монополизировать. Одной группе удавалось захватить скупку пивных бутылок, вторая "поставляла" едва ли не всех сторожей города, третья держала в руках чистку городских рынков. Среди обитателей дна существовали многочисленные объединения — религиозные братства, ассоциации соплеменников, своеобразные "клубы". С их помощью им удавалось выжить, а немногим, очень немногим даже преуспеть.

Стать рабочим в Тропической Африке было и остается трудным делом. Строек немного, промышленных предприятий еще меньше, а главное — темпы экономического роста медленны и количество новых рабочих мест ограниченно.

Домик, к которому мы подъехали, находился в самом центре дакарской Медины. В тени еще молодого деревца, напоминающего белую акацию, был поставлен стол, за которым сидели пять-шесть молодых ребят. После обеда один из присутствующих, его звали Алиун, сделал нечто вроде сообщения о французских компаниях в стране. Этот парень был простым почтовым служащим, но его доклад был очень хорош. Он подчеркнул, что важнейшие отрасли сенегальской экономики продолжают оставаться в руках французских капиталистов. Развивая эту мысль, Алиун рассказал, что центр "Сенегальской компании фосфоритов Тайбы", контролирующей добычу фосфоритов в стране, разместился на авеню Клебер в Париже. В Париже находилось и бюро "Нефтяного общества Сенегала". Алиун отметил, что французская фирма "Лезье" вывозит за границу 56 % основного богатства страны — урожая земляного ореха. Иными словами, от этой компании зависело благосостояние тысяч семей сенегальских крестьян.

Сгрудившиеся вокруг докладчика молодые люди не были марксистами. В своем большинстве это были мусульмане. Но они отбрасывали вопросы религии прочь, когда речь заходила о стране, ее будущем. Один из них ответил на мой вопрос, как он относится к авторитету религиозных вождей — марабутов, следующими словами:

— Марабут может мне сказать, правильно ли я понимаю Коран, но он не скажет мне, правильно ли я понимаю положение моей родины. Мы больше не можем жить так, как жили раньше. Мы не хотим больше жить в нищете и невежестве и рассчитываем прежде всего на собственные силы.

В Аккре мне не раз приходилось слышать сравнение городского дна с глиняным сосудом, в который поток вчерашних крестьян вливается мощной струей через широкое горлышко, а вытекает едва заметными каплями через мелкие поры. В сосуде возникает поэтому громадное давление, временами разрывающее его стенки.

И становление новых порядков и сила традиционных связей с деревней были особенно ощутимы в мелких, провинциальных городах, служивших своеобразными перевалочными пунктами на пути крестьянина в столицу. Здесь обычно он проходил через первые стадии "акклиматизации" к новым для него городским условиям.

Городок был застроен низкими глинобитными домами, утопающими в тени громадных раскидистых деревьев. За исключением района, непосредственно прилегающего к рынку, улицы были безлюдны, и, может быть, поэтому в глаза бросалась одна черта городской жизни — большое число ткачей, прямо на мостовой работающих у своих станков.

Впрочем, называть так примитивное устройство, с помощью которого работал ремесленник, было бы преувеличением. Он сидел на земле перед натянутыми на деревянную перекладину нитями. Челнок в его руках стремительно скользил вправо — влево, вправо — влево. На дальний конец узкой, не шире 12–15 сантиметров ленты был положен тяжелый камень. По мере того как лента становилась длиннее и длиннее, ткач все дальше отодвигался со своим нехитрым механизмом от камня. Ремесленники Сегу обеспечивали деревню не только одеждой. На городском рынке целый угол занимали сапожники, делавшие из старых автомобильных шин сандалии, весьма ценимые крестьянами, которые верили, что запах автомобильной резины отпугивает змей. Рядом с ними расположились кузнецы, продававшие мотыги, светильники, разного назначения металлическую посуду, ножи, топоры. Не менее разнообразной была и продукция гончаров. Чувствовалось, что ремесленное производство обеспечивало многие потребности населения.