Игорь Осипов - Измеритель

Неуклюже сгибаясь в узком проходе с крутой лестницей и невысоким полукруглым сводом, сложенном еще в стародавние времена из огромных кирпичей, отец Игнат спускался к погребам в недрах Соборной горы. Не привыкший к ношению защитных костюмов, он постоянно спотыкался, рискуя скатиться к цели своего путешествия – небольшим, но прочным гермодверям. В свои сорок лет он испытал в жизни многое, но увиденное на поверхности основательно поколебало его веру. Настолько, что даже затуманило разум и заволокло дымкой очи. Наконец казавшиеся бесконечными ступеньки закончились, и он с облегчением ударил кулаком в металлическую преграду.

Освободившись с помощью молодых дьяков от защитного костюма, он надел на себя услужливо протянутую черную рясу и крест. В огромном помещении вот уже месяц без перерыва шла служба. Сменяя друг друга, священнослужители отпевали невинно убиенных и неустанно замаливали грех великий, легший тяжким грузом на плечи выживших. Перекрестившись, батюшка устало прошел через молельный зал в келью, где его терпеливо ждал, сидя в стареньком кресле, Владыка Пантелеймон – сухонький старик со всклокоченной седой бородой, но наполненными какой-то неземной жизненной силой и благодатью глазами. Посмотрев на вошедшего, позволил припасть устами к руке, после чего осенил его крестом.

– Что поведаешь мне, сын мой?

– Ваше преосвященство… Храм разрушен. Город разрушен. Мир разрушен, – и с тоской в голосе подробно описал все то, что он видел на поверхности. Пока лилась речь отца Игната, старец молчал, грустно глядя на лик Спасителя на стене кельи, после чего, переведя на батюшку взгляд, участливо спросил:

– Ты удручен, сын мой? Мне кажется, что увиденное тобой на поверхности поколебало твою веру.

– Да, Владыка. Почему Бог отвернулся от нас? Нужны ли мы кому с нашей верой после Судного дня?

Старик долго молчал, обдумывая, с чего начать. Эти же вопросы терзали и его душу, но сомнений у него не было.

– Сын мой, как ты можешь сомневаться в деяниях божьих? После того, как на тебя сошло благословение Его и ты получил знак Его о грядущем лихолетье. Ведь только благодаря этому мы успели спасти святую реликвию нашу «Одигитрию». Ты же видел, что с того дня и по сей она мироточит. Сами спаслись и спасли самое ценное – детей наших из православной гимназии. Ты спрашиваешь, почему Он от нас отвернулся? Нет, не отвернулся Он от нас, а послал нам суровые испытания. Но истина в том, что не посылает Он нам испытаний, которых мы не в силах преодолеть. И Бог с нами, пока мы живы.

Игнат стоял понурив голову, но слова старца будто наполнили его душу новой силой.

– Спасибо, Владыка, за поддержку и прости за минуты слабости.

– Иди с Богом, сын мой. Бог простит. И помни, не одни мы в вере.

– А что было дальше? – Максима так увлекла история отца Игната, что он забыл о своих проблемах. Точнее, не забыл, а показались они ему такими мелочными и незначительными, что и сравнивать их было нельзя.

– Дальше ты, наверное, знаешь. Увидел я как-то при выходе на поверхность дым на юге города и понял, что там люди живут. Собрали мы детей, укутали во что нашли и привели сюда, – отец Игнат даже немного помолодел, вспоминая былое.

– А этот… начальник ваш… Пантелеймон. Он же не пришел.

– А владыка к тому времени почил. Сердце не выдержало. Мы его там оставили. Пускай Успенский собор будет ему усыпальницей – он это заслужил, – отец Игнат помолчал. – Очисти сердце от груза и гнета, сын мой. Наслышан я, что завтра на войну тебе… Нельзя с тяжестью на душе в бой идти. Послушай совет старика. Пусть идет, как идет. Люди меняются. Алина твоя поменяется, ты поменяешься. Время все рассудит, тогда и примешь решение.

– Спасибо вам, батюшка, – Максим встал. – Пойду я, действительно после разговора легче стало. Еще раз спасибо вам.

– Иди с Богом, сын мой, – отец Игнат поднялся и перекрестил Максима.

Как можно любить его – это белое непроглядное марево. Максимыч никогда не понимал Латышева с его аллегориями, мол, как в молоке купаешься: «Походил часок в тумане и помолодел, как Царь-батюшка из детской сказки». Какое там! Хоть глаз выколи, собственной протянутой руки не разглядеть. Он все съедает: и звуки, и предметы, и даже ощущения. Ничего не чувствуется, кроме сырости. «Фу, как мерзко!» Сталкер провел мокрой перчаткой по скользкому от влаги «комбезу». Черт его знает, что может высочить из этой белой мглы. Тогда точно помолодеешь, когда помрешь молодым, если тебя какая-нибудь тварь схрумкает и не подавится. Так и запомнят тебя молодым и красивым – в этом смысле, конечно, да. «Вот какого черта я выперся так рано?»

Максимыч поправил лямки разгрузки; рукоятка меча, закрепленного в ножнах за спиной, смачно отвесила подзатыльник. Совсем как раньше, только голоса Саныча не хватает: «А ну, соберись, рохля!» Он топтался на «пятачке» перед входом в бункер уже, наверное, минут десять. Особого рвения никто не проявлял. «Конечно, идиотов, кроме меня, за час выходить наверх нет. Здесь, кроме Торгачева, пожалуй, никого не встретишь, но нелюбовь того к подземельям известна, а меня чего понесло? Не спится! Вроде и мандража особенного нет». Максимыч попытался разглядеть в тумане очертания забора. Заблудиться он не боялся, рано или поздно все равно упрешься резиновой мордой в частокол, но бродить с протянутыми руками, как слепой котенок, тоже не хотелось. «Ржач будет на все убежища – сталкер в городе заблудился». Где-то наверху, поскрипывали лопасти ветряков, слева, в обустроенных для техники капонирах, басовито заурчал двигатель грузовика. Поработав несколько секунд, простуженно чихнул пару раз и замолк, сменившись отборным матом.

Поразмыслив, что нецензурная речь механика – это все-таки какое-никакое общение, Максимыч, поправив на груди автомат, направился в сторону звучавших невдалеке лингвистических экзерсисов. Пока шел, с удивлением отметил, что за те пару минут, пока добирался, механик ни разу не повторился. «Сразу видно образованного человека – это тебе не телятам хвосты крутить».

В углублении, выложенном шлакобетонными блоками и накрытом двускатной крышей, стояли два грузовика: массивный высокий «Урал» с громоздким кунгом на задней раме и поменьше – тупомордый ГАЗ-66 с высокими бортами. Именно из второй машины из-под откинутой кабины торчала нижняя часть механика, а из чрева многострадального автомобиля доносились словесные обороты, от которых покраснел бы даже бармен «Тарантаса».

– Михалыч, чего ж ты его так… не могу даже слово подобрать… ругаешь? Он у тебя уже весь красный от стыда.

Из-под кабины вылез весь вымазанный в машинном масле, с маской респиратора, натянутой на лоб, механик. Невысокий мужчина в стареньком, протертом в нескольких местах армейском ОЗК. Он важно вытер грязные руки о промасленную тряпку, что не добавило чистоты ни одному, ни другой, нацепил маску на нос и оценивающе посмотрел на потрепанную, некогда зеленую кабину.