Александр Голиков - Самородок (СИ)

Хотя слово это нисколько не отображало сути процесса, мы давно привыкли именовать им то, что якобы видит глаз. У Баева наличествовало иное. Самое подходящее сравнение, пожалуй, это сравнение с проявлением фотоснимка в ванночке с проявителем — две секунды и получите то, что было запечатлено ранее на фотоплёнке и только ждало, чтобы народиться на свет белый, выйти из небытия. Воистину, таинство процесса, механизм, во всех тонкостях которого ещё разбираться и разбираться. Нечто похожее происходило и с Баевым, который давно махнул рукой на объяснения: видит Бог, тонкости процесса на молекулярном уровне с попутным привлечением пси-энергетики ему сейчас явно не по зубам. Видит, и ладно, а как, дело вторичное. И он видел, но как-то периферийно: трепещущие адские протуберанцы Солнца, достающие своим корпускулярным излучением до самых до окраин; атмосферные завихрения Юпитера и озёра жидких металлов Меркурия, и венерианские газовые выбросы, и стылые красные пески Марса — всё это пронеслось в сознании мгновенно, оставив после себя ощущение полёта. Он весь как бы встрепенулся и… И остыл. Он задохнулся. Не физически, ментально. Но тем же внутренним «я» осознал и ещё кое-что — его ждали. Образ Энеи возник перед глазами. Ей было страшно, одиноко, и она нуждалась в помощи. И опять призывала эту помощь, как тогда, на Мизае. Ким представил последствия, ужаснулся и рванул скаттер на полную…

Ва-гуал ждал. Он мог это делать бесконечно долго, понятия времени для него практически не существовало. И попутно он оживал, вернее, уже ожил… Чёрт! Да нет в языке человеческом понятия того, чем он занимался. Старое, старое зло… Возможно, даже абсолютное. Нечто… Порождение некоей материи. Хотя все названия эти — так, обрисовка общего. Он был сам по себе. И тем страшен. Был той самой вещью, что в себе. Всё живое для него было несущественным, одномоментным — прах под ногами идущего, иллюзия бытия, а он — вершитель судеб, понятия не имеющий о критериях и истинах. Плоть, жаждущая крови. В этом смысле он был почти всемогущ и универсален. Порождение неведомо какого мира, он питался и жил за счёт пси-составляющей самой Вселенной, обгладывая её по кусочкам, как стервятник. Ничего иное его не интересовало. И он знал, что его ждёт дальше. Очередная метаморфоза. Его разбудили, и сейчас он был на переходном этапе. Наделённый одними инстинктами, рефлексами и… волчьей пастью.

Воитель шёл прежним курсом. Ва-гуал оплёл своими рецепторами практически весь корабль, попутно дав вводную экипажу и их главному — ускориться. И воитель рванул к Датаю. Все работали как одержимые, в том числе и бывший капитан. Ибо распоряжался сейчас здесь совсем другой. Другое. Существо, выбравшееся из преисподней. Ящик Пандоры алгойского разлива был раскрыт настежь. Его земной аналог оставался пока закрытым, но Баев, не ведая о том, уже подбирал к нему ключи.

Единственное, что ва-гуала беспокоило и досаждало (если понятия такие к нему были применимы) — некое целенаправленное внешнее воздействие. О нём знали. Его чувствовали. Кто-то. Где-то.

Он встрепенулся, из золотистого стал огненно-рыжим, с пульсирующими нитями-рецепторами. Он прислушивался. И уловил, сейчас более «осмысленно», чем ранее, чью-то пси-составляющую, чем-то схожую с его собственной. Чьё-то пси-волнение, некую пси-ауру. Будто за углом дышат, но показываться не спешат. Или не могут, а, скорее, боятся. Сгусток квазиорганики, что заменял ему сердце, забился учащённей. Ва-гуал чувствовал сопротивление, словно дыхнули на него остро-леденящим и тут же отскочили. И он изготовился. Убивать и вбирать. Алгойцы, что экспериментировали над его составляющей, добились, в общем, своего: шифрованную программу он принял и стал, не задумываясь, действовать согласно установке, действовать против землян и всех, кто им помогает. Тупо, по-хозяйски и особо не интересуясь результатом. Как не задумывается остро заточенный топор в руках палача, чья именно голова сейчас с плеч долой.

Институт Биотехнологий находился в другой части города, на берегу большого лесного озера, лежащего в обрамлении вековых сосен и застывших печальных ив. И летом и зимой здесь была благодать, здесь всегда остро пахло мшистой хвоей, воздух был свеж и насыщен ароматами леса. Сейчас, уже фактически ночью, в той стороне угадывалось обширное тёмное пространство, насыщенное влагой и свежестью. Совсем как у моря, мелькнуло у Баева, и очень напоминает Балтику. Фонари лениво отсвечивали в водах озера. Им совершенно не было никакого дела до людской суеты.

В вестибюле сидел дежурный, равнодушно поглядывая на мониторы и жуя при этом бутерброд. На безопасника глянул вопросительно, скорее по привычке, нежели по необходимости: чего, мол, надо в столь неурочный час? Баев поморщился. Охрана тут желала лучшего. И где же люди Тори?

Но через секунду мнение в корне изменил.

— Вы к кому? — раздалось за спиной. Баев резко обернулся. Судя по экипировке, десантник. Чёрт! Откуда он взялся? Из-за колонн, что ли? И спокойный, уверенный. Такой, если что, и пристрелит, не поморщится. Берет с эмблемой БР одет вроде так себе, на одно ухо, но эта небрежность как раз и показывала, что интересуются им профессионалы. Да и взгляд пронизывающий, насквозь. И рука вроде так же небрежно легла на цевье короткоствольного АМГ.

— В третий сектор, у нас тут объект, — Баеву самому не понравилось это казённое «объект», да делать нечего, режим безопасности есть режим безопасности. Он предъявил соответствующий допуск. В развёрнутом, как полагается, виде. Десантник козырнул и чуток расслабился. Но видно это было только по взгляду, глаза будто слегка потускнели. В остальном ничего не изменилось. Та же напряжённая поза. И рука с автомата не ушла. Он что-то пробормотал в усик ПУ, потом утвердительно кивнул:

— Можете проходить!

— Благодарю.

Но лично Баева эти меры предосторожности не впечатлили, а уж тем более не обманули. При желании он мог бы без труда обездвижить обоих. Или просто вырубить. Ментально, конечно. Направленным пси-импульсом. Походя, даже и не напрягаясь и особо не задумываясь. Сила, что в него влилась на Мизае, его второе «я», сделала бы это мгновенно. Уровень его пси-составлящей рос неуклонно. В человеческом понимании он становился монстром. Более того — он им уже стал! И он это чувствовал. Причём уровень этот повышался и качественно, и по экспоненте. Повышался пусть и не зримо, но для него неотвратимо. Хотел он того, или нет, но он перерождался, становился другим. Сильнее во много раз — да! Но человечнее ли? И тут же себя одёрнул — разве его отношение к Елене не лишнее доказательство того, что душа осталась прежней?

Он прошёл к лифту, чтобы спуститься на нулевой этаж, где в защищённом боксе его ждала Энея. Его Энея. Он вдруг отчётливо это понял — именно его!.. И опять себя поправил: Елена тоже его, без неё, без её любви, он только человек наполовину. Но в том-то и дело, что другая половина его сущности уже принадлежит Энее. Но как их сравнивать? Два этих женских начала, одно земное, а одно порождение неизвестно какого мира? И оба вошли в него. Одно, правда, и не спрашивая, а просто спасаясь, попутно перевернув сознание и наделив его сверхчеловеческой неестественной мощью. А другое, робко постучавшись и надеясь лишь на взаимность, но отдав потом себя полностью, без остатка, растворившись в нём отголосками неземного счастья и безудержной страсти. И он очень надеялся, что эти ощущения останутся с ним навсегда, до самого конца, каким бы тот конец ни был.