Александр Голиков - Самородок (СИ)

Он посмотрел на Энею. И тут же пришёл ответ. Будто она только и ждала, когда посмотрят и спросят — а ты как? Что с тобой-то происходит?

И она ответила. Точечным обратным пси-импульсом, который мгновенно всколыхнул его сознание. И точка внутри резонировала вместе с этим импульсом. Она помогала усвоить и понять доселе неведомое, теперь ему открылась и такая истина. Пришло даже сравнение с родовой памятью, что просыпается в самые нужные и значимые моменты. Что ж, ничего против он тут не имел и иметь не будет. Если дело обстоит именно так.

«Ты здесь… Я это давно чувствую… пришёл… Помоги! Большое Зло проснулось окончательно и бесповоротно! Надо прятаться, иначе…»

Всё это было образно, конечно, и отрывочно, но основное Баев уловил: над всеми ими будто меч занесён, тяжёлый, обоюдоострый, которым искромсать не то, что человеческие судьбы, а само мирозданье, — не такой уж труд и напряжение. Если только…

Если только они поддадутся. Этому движению меча, рассекающему пока что лишь воздух.

«Надо её успокоить и самому успокоиться, а то чёрт те что лезет в голову, — пронеслось в голове. — Что это за непонятные образы и видения? Откуда? Зачем?»

Но он уже если и не знал точно, то определённо догадывался, что дело всё в донельзя обострённом восприятии окружающего, и все образы, переданные через пси-поле, они тут не просто так, у каждого имелась собственная основа и подоплёка. И, возможно, веские причины проявиться здесь и сейчас. Но всё-таки важнее на данный момент и первостепенней была она, Энея, а не та женщина и тот странный зверь. Сейчас важнее во сто крат её страх и ужас перед куда более страшным и чудовищным.

И Ким, собравшись и мысленно поглаживая пальцами эту загадочную точку внутри, выкинув из головы всё постороннее и мешающее, направился прямиком к ней, даже не взглянув на остальные приборы. Он нуждался в ней, как и она в нём. Вопрос только: кто больше?..

Гонгвадзе за эти дни очень устал, работал, что называется, на износ, был уже на пределе. Он и сам это чувствовал. И дело было даже не в физической усталости (вообще-то не привыкать), хуже было другое: пропала куда-то острота мысли и, как следствие, притупилась и смазалась реакция на происходящее. Он явно запаздывал с принятием решений и не мог дать точный прогноз относительно развития событий и дальнейших своих действий как оперативника. Он элементарно тормозил (тупил, как говорили раньше), что лишний раз говорило о той же усталости. Иногда он просто ощущал полное своё бессилие перед фактами и обстоятельствами, и вот это как раз и выводило из себя, загоняло в ярость, даже в бешенство, и после таких минут всё труднее и труднее было собраться и адекватно оценивать обстановку. Он понимал, что нужен отдых, пусть короткий, но отдых. Потому что если силы и можно ещё поддержать на приемлемом уровне посредством различных стимуляторов или, на худой конец, литрами обжигающего чёрного кофе с коньяком, то что прикажете посоветовать и прописать в такой ситуации мозгу? Только покой и общую расслабленность. Но покой, как известно, лишь снится. Особенно сейчас, когда кризис назрел и должен разрешиться в ближайшие не дни даже — часы! Уж это-то Гонгвадзе понимал прекрасно.

У Датая творилось что-то непонятное. Оттуда поступали отрывочные, противоречивые, а иногда и вовсе сумбурные донесения. В штабе ВКС в связи с этим царила тихая паника, причина которой тоже была ясна: нет достоверной информации, что там с их группировкой происходит на самом деле, ибо трэк-связь работала из рук вон плохо, фактически в одностороннем порядке, и неизвестно ещё, доходят ли распоряжения штаба до командования соединения. И это тоже была проблема, да ещё какая! Усугубляло ситуацию и то, что сообщил Баев об алгойском подпространственнике, потому что по времени всё совпадало… Одно к одному. И ветер, как обычно, в лицо, и на сборы, как всегда, минуты.

«Чёрт бы всё побрал! — в который раз подумал Гонгвадзе, потирая красные от недосыпа глаза. — И Консул, зараза, ничего толкового не советует, одна вводная — послать в систему «матку» с сопровождением из резерва. А то мы и сами не знаем!.. Будто дело в одной «матке»! Их и у алгойцев пруд пруди»… Решение такое лежало на поверхности, и это как раз и раздражало, потому что сейчас как никогда необходимы нестандартные, даже нелогичные ходы, чтобы противника запутать и сбить с толку, как он и сам это проделал с ними недавно. Что же там сейчас, у Датая, происходит? Что конкретно устроили им алгойцы? Какому богу молиться, чтобы с минимальными потерями выйти из катастрофического положения?»

Он как раз размышлял обо всём этом, отрешённо разглядывая водный пейзаж (картинка видеопласта так и не менялась, аппаратура на режим переключения не реагировала, и он махнул рукой — не до таких мелочей), когда в кабинет не вошла — ворвалась Елена. Гонгвадзе от неожиданности даже вздрогнул и уставился на взволнованную женщину, потом машинально глянул на часы: давно за полночь, оказывается. Что за срочность? В чём дело? Что так приспичило?..

— Что случилось? — шеф Сектора по укоренившейся привычке сразу брал быка за рога: слишком много он повидал на своём веку таких вот незапланированных и неожиданных вторжений, чтобы сразу понять, что человек пришёл по очень важному и не терпящему отлагательств делу. Да и внешний вид женщины не оставлял сомнений, что стряслось нечто из ряда вон: глаза лихорадочно блестят, губы трясутся, на щеках нездоровый румянец.

— Ираклий Георгиевич! С Кимом беда! — выпалила Елена, даже не заметив, что в запале назвала Баева по имени. Для неё это было уже естественно, в порядке вещей, но Гонгвадзе удивлённо шевельнул бровью, чтобы, впрочем, тут же забыть об этой её обмолвке — Елена Шевченко являлась ведущим аналитиком его Сектора, и если она примчалась сюда далеко за полночь, чтобы заявить такие вещи, значит, опасность и реальна, и вполне обоснованна. Он секунду подумал, затем перевёл Консула из экстренного в штатный режим, кивнул на кресло и велел:

— Садись и выкладывай, и желательно факты… Давай, время не ждёт!

Елена после своего заявления продолжала стоять посередине кабинета, у стола, нервно кусая губы, ничего толком не соображая. Ей казалось, что самое главное сказано, а остальное уже дело Гонгвадзе. Однако приказ шефа, но, главное, начальственный тон, быстро вернули её в реальность, заставили собраться и отбросить ненужные сейчас эмоции. Она села в кресло, чуть помедлила, сосредотачиваясь, и начала излагать факты. Как учили и как привыкла за годы работы: сжато, сухо и с точными, лаконичными комментариями, нисколько себя не жалея и не оправдывая. Служба не только подгоняла тебя под свои стандарты, но и наделяла тем внутренним железным стержнем, который не позволял человеку сломаться в самой неблагоприятной и тупиковой ситуации, когда кроме отчаянья и бессилия ничего, казалось бы, уже и не осталось.