Александр Голиков - Самородок (СИ)

Баев некоторое время стоял таким же манекеном, слепо глядя в пространство, а после будто очнулся, непонимающе огляделся и, механически переставляя ноги, подошёл к лежащей навзничь Ирме. Её ответный удар тоже был сильным, достаточным, чтоб свалить кого угодно, но только не Кима. Защита его с некоторых пор стала адекватна нападению. Некоторое время Баев смотрел на скомканную, как лист бумаги, фигуру, а потом медленно опустился на колени, закрыл ей глаза и прошептал:

— Ты не знала, что творишь… — и непонятно было, что сейчас больше в его голосе, то ли сожаления, то ли констатации того, что свершившееся уже не исправить никак и никогда. И ещё ощущал он бессилие. Что так вот, непоправимо и где-то по-дурацки, во многом бессмысленно. Как-то походя.

Видит бог, не всё было в его власти.

И сглотнул набежавшие спазмы. Отчаянья уж точно.

Как же он не успел?.. Да и как успеть, если минутами ранее пребывал он в месте, которому даже и названия-то в человеческом языке не имелось, одни мало что значащие понятия и определения? Слишком многое поставлено на карту. Баев понимал, что прошёл недавно нечто, больше подходящее по смыслу с понятием «инициация», и поэтому просто не был в состоянии предотвратить тут недавнюю трагедию. Утешало это мало, но хоть как-то, чуть-чуть успокаивало. Не так рвало душу. Однако, посмотрев на Тори и Андрея, Ким снова почувствовал внутри звенящую пустоту, тоску и безысходность. И на негнущихся ногах, так же оловянно, подошёл к Тори и сделал единственное для неё возможное — закрыл той широко распахнутые, мёртвые глаза. Рука коснулась всё ещё тёплой кожи, и Баев чуть не взвыл, до крови закусив губу. Постоял некоторое время с закрытыми глазами (но всё равно видел окружающее, уже новым, сверхчувствительным зрением, основанном на пси-восприятии), потом двинулся в сторону Андрея и проделал то же самое, прикрыл и его такие же мёртвые, пустые глаза. Постоял, полный внутренней боли, сожаления и… скорби. Думать ни о чём не хотелось. Даже о будущем.

И особенно — о нём…

Гонгвадзе застонал и прерывисто, хрипло задышал, Елена бросилась к нему, мгновенно позабыв и о себе, и о сотрясающих её рыданиях, и о том, что едва не разбились.

— Как вы, Ираклий Георгиевич? — наклонилась она над шефом, с невысказанной надеждой и болью всматриваясь в такое знакомое, но отчего-то вдруг сразу, одномоментно постаревшее лицо. Она чисто женским движением подобрала волосы, рассыпавшиеся по плечам, и всмотрелась ещё раз. Свет от торчащего рядом фонаря был резким, с чуть желтоватым отливом, и поэтому казалось, что кожа лежащего какого-то неестественного, мёртво-жёлтого оттенка. Или не казалось?.. И действительно всё так плохо?

Гонгвадзе пошевелился, глухо простонал и медленно открыл глаза. Было видно, что ему трудно, больно, и что он с трудом приходит в себя. Но вбитый в подкорку, под кожу, подсознание опыт оперативника имел на сей счёт иное мнение.

— Где мы? Что с людьми?.. Что с ним ?

Елена моментально поняла, о ком речь.

— Не знаю, Ираклий Георгиевич, ничего не знаю, — она всхлипнула. — Люди в танках с ума посходили, вы меня вытащили, и вот мы тут… Приземлились… Чуть не разбились, правда… Ох… Да что ж такое-то?…

Слов не хватало, не находилось точных, они крошились и комкались, превращаясь в итоге в междометья и ненужные сейчас эмоции, банальные слёзы и всхлипывания. Елена элементарно растерялась, а мысли о Киме вообще вводили в самый настоящий ступор. Где он? Что с ним? Жив ли?!.. Ни о чём другом думать женщина не могла, да и не хотела.

Гонгвадзе опять прикрыл глаза, так было легче, темнота успокаивала, и боль вроде бы чуть-чуть отпускала.

— Лена… Слышишь?

— Я здесь, Ираклий Георгиевич…

— Ранили меня и, по-моему, крепко ранили, так что… Соберись, девочка, негоже расслабляться… Прежде всего связь… Вызывай сюда всех, кого сможешь, оперативников в первую очередь… Хотя я сам! Активируй свой трэк, а то мне и руку не поднять, онемело всё… Готово?

— Сейчас, Ираклий Георгиевич, сейчас… Чёрт!

Она торопилась, спешила и поэтому руки дрожали, не попадали в нужные кнопки и комбинации. Ругая себя последними словами, Елена собралась, натыкала нужный код и поднесла руку с трэк-браслетом чуть ли не ко рту шефа. Но даже в таком состоянии она сделала всё правильно, вышла именно на дежурного по Сектору, а не на кого-нибудь второстепенного, необязательного в такой ситуации человека. Свою подругу, например. Стресс в данном случае заставил как раз собраться и адекватно принимать те решения, что необходимы в первую очередь.

— Кто это? — Гонгвадзе говорил медленно, затуманенно смотря на Елену. Та опять к нему наклонилась, и полностью заслонила льющийся от фонаря свет. Над головой женщины будто нимб образовался, лица совершенно не видно, лишь волосы в обрамлении чего-то радужного, струящегося. Или это у него в глазах всё так расплывается? Вон и картинку с трэк-сигнала еле видит. — Дежурный? Да, я, Гонгвадзе… Срочно поднимай опергруппу и в Институт Биотехнологий… Отставить! Они же там вляпаются по незнанию, прямо в пасть… Так. Поднимай их и направляй сюда, по маяку этого трэка. Дальше! В непосредственной близости от института потерпели катастрофу два флайтанка, медиков давай, спасателей и прочих спецов, сам знаешь. Что? Уже был сигнал и уже отреагировали? Тогда тревогу по Сектору и императив категории «УГРО». Да, первой степени. Угроза жизни более чем… О-о, маймуни бавшвеби!..

Он дёрнулся, глаза закатились, из уголка губ потянулась тонкая струйка крови, и Елена чуть не взвыла.

— Дежурный! Срочно бригаду медиков, Ираклий тяжело ранен! Да откуда я знаю, где мы находимся! Где-то рядом с этим чёртовым институтом! Найдёте по маяку, я его включаю. И, умоляю — быстрее!

Она с тоской и опять чуть не плача огляделась по сторонам — дома вокруг немые, кое-где, правда, свет, но в остальном пустынно, — и вновь всё внимание к Гонгвадзе.

— Ираклий Георгиевич! Вы меня слышите? — не в силах отвести взгляда от этой полоски крови, прошептала Елена, с ужасом осознавая, что вообще осталась сейчас одна в таком, на первом взгляд, многолюдном и всесильном городе. Потом осторожно приобняла голову Гонгвадзе горячими ладонями, осторожно положила к себе на колени, и, беззвучно плача, начала гладить по волосам, шепча, как в тумане:

— Не уходи, хороший мой… Не уходи… Не уходи… Пожалуйста…

Где-то вдалеке послышался вой сирены. И где-то в той же стороне видны были отблески пламени, жадного, беспощадного. Наверное, один из танков рухнул куда-то в пригород. Как ни печально, но Елену это заботило мало, она машинально раскачивалась и всё гладила, гладила лежащего в беспамятстве мужчину по волосам, глотая слёзы и продолжая шептать, как молитву: