Павел Корнев - Безликий [Ознакомит.фрагмент]

Хлопнуло! "Веблей" в моей руке дёрнулся, и хоть стрелял от бедра, усатый завалился с кровавой дырой посреди лба.

Плешивый что-то крикнул и дёрнул из кармана пиджака чёрный браунинг, но воспользоваться оружием не успел: две пули, одна за другой, угодили ему в низ живота. Налётчик выронил пистолет, зажал ладонями пах и сполз по стенке на пол.

Выждав пару мгновений, я добил его выстрелом в голову и вернулся в коридор. Но только взял на прицел молодчика с дубинкой, и подскочившая со спины Софи ухватила за руку и заставила опустить оружие.

- Что такое? - удивился я. - Не слышу!

Хозяйка клуба выдохнула беззвучное проклятие, подцепила своими длинными ярко-алыми ногтями беруши и выдернула их из моих ушей.

- Это сыщики! - крикнула она. - Пьетро, ты застрелил полицейских!

- Разве ты не платишь им за спокойствие?

- Это не местные! Сыскная полиция! Ньютон-Маркт!

Я опустился на корточки рядом с начавшим ворочаться крепышом и приложил его рукоятью револьвера по лбу, вновь отправляя в забытьё - лобная кость толстая, проломить её неосторожным ударом нисколько не опасался. После этого вытащил из внутреннего кармана пиджака кожаное портмоне, открыл его и выругался.

Внутри и в самом деле обнаружилась служебная карточка на имя Фредерика Гросса, детектива-констебля сыскной полиции метрополии.

- Ньютон-Маркт? - поднялся я на ноги. - Софи, какого дьявола им от тебя понадобилось?

Хозяйка клуба вернулась в кабинет, переступила через растёкшуюся по паркету лужу крови и взяла со стола портсигар. Поспешно закурила, и вставленная в мундштук из слоновой кости сигаретка заходила ходуном в её дрожащих руках.

- Софи!

- Деньги! - выкрикнула она в ответ и уже куда спокойней повторил: - Им нужны были деньги! Что же ещё?

Деньги? Объяснение убедительным не показалось, но прежде чем я успел собраться с мыслями, послышался требовательный стук во входную дверь.

- Откройте, полиция! - донеслось с улицы.

- Думаю, он неплохо меня разглядел, - усмехнулся я, взял на прицел голову оглушённого детектива-констебля и выдохнул: - Пуф!

Стрелять не стал, вместо этого переломил револьвер и опустошил барабан; патроны разлетелись по полу вперемешку со стреляными гильзами. После этого я кинул разряженный "Веблей" в кресло и спросил:

- Покровители прикроют тебя?

Софи кивнула.

- Прикроют. Только надо сделать пару звонков.

В дверь колотили всё сильнее, и я нахмурился.

- Так чего же ты ждёшь?

Хозяйка клуба сняла трубку с телефонного аппарата и печально улыбнулась.

- Прощай, Пьетро! Мне будет тебя не хватать!

- Увидимся! - с усмешкой бросил я в ответ и побежал к чёрному ходу.

Пусть начальник местного полицейского участка и был давно прикормлен, но убийство двух сыщиков Ньютон-Маркта явно не тот случай, на который станут закрывать глаза из-за сотни франков в неделю.

Пьетро Моретти должен был исчезнуть.

Навсегда.

2

Мансарды и крыши - будто ступеньки в небо.

Поднимись на чердак, выберись через слуховое окно на крутой скат - и дымный шумный город раскинется внизу, а над тобой останутся лишь облака да редкие дирижабли. Ну и голуби, куда без них.

Последний вечер лета я встречал на террасе пятиэтажного дома посреди моря черепичных крыш. Полотняный навес над головой легонько трепетал под порывами ветра, вдалеке в сером мареве смога маячили башни старого города, было тихо и спокойно. И никого поблизости - ни закопчённых трубочистов, ни вездесущих голубятников.

На застеленном газетой столе лежал немудрёный ужин: две булки белого хлеба, пара головок сыра, кисть винограда, кусок копчёного окорока и три бутылки молодого красного вина. Я как раз вкручивал штопор в пробку первой из них.

Последний ужин приговорённого? Отчасти так и было: убийца полицейского, пусть даже и полицейского продажного, едва ли мог всерьёз уповать на долгую жизнь, хотя бы и на каторге. Такому попросту не дожить до суда.

У Пьетро Моретти не было ни единого шанса перехитрить судьбу. Прячься - не прячься, один чёрт, отыщут и затравят, будто дикого зверя. И потому он должен был исчезнуть.

Свой прощальный ужин я начал, когда на город уже накатили сумерки и серое марево смога растворилось в темноте, загорелись уличные фонари, замигали разноцветными огнями витрины и вывески. Где-то мягко светились газовые лампы, где-то резали взгляд отблески электрических светильников. Громыхали на стыках рельс колёса паровиков, фыркали пороховые движки самоходных колясок, стучали по мостовым копыта впряжённых в экипажи и телеги лошадей.

Вечерняя суета нисколько не занимала меня; покачивая в руке стакан с вином, я отрешённо смотрел в небо. Звёзд видно не было, лишь помаргивали в выси бортовые огни грузовых и пассажирских дирижаблей.

Внутри всё сильнее разгоралось мягкое жжение, лицо покрылось испариной, блуза на спине пропиталась горячим потом. Вскоре оттягивать неизбежное уже не осталось никакой возможности; я собрал остатки еды и пустые бутылки в холщовую сумку и спустился с крыши в общий коридор. Там отпер боковую дверь и прошёл на мансарду.

Тесная кухонька, небольшая гостиная с окном в скошенной крыше и спальня, куда едва-едва поместились платяной шкаф и узкая кровать.

Задёрнув окно, я разжёг газовые рожки, и гостиную заполонил мягкий желтоватый свет. В ростовом зеркале отразился высокий молодой человек со смуглой кожей, копной непослушных чёрных волос и привлекательным лицом уроженца Апеннинского полуострова. Нос с горбинкой, твёрдый подбородок, тёмные - очень тёмные и глубокие глаза. Немного печальные. Глаза мечтателя и поэта. Именно благодаря им да ещё из-за тонких длинных пальцев образ художника и приобретал свою удивительную завершённость.

Пьетро Моретти, живописец. Не гений, но и не бездарность.

Я снял пиджак и принялся раздеваться, скидывая одежду прямо на пол.

Писаным красавцем Пьетро не был. Слишком худой, с тонкими ногами-спичками и немного сутулый. Кожа туго обтягивала рёбра, но на животе и боках уже начинал скапливаться жирок. Плечи оказались узкими, а вот руки в противовес им выглядели жилистыми и сильными.

Жжение в районе солнечного сплетения всё усиливалось и усиливалось, и почти сразу отражение в зеркале перестало быть черноглазым. Зрачки поблекли и выцвели, засияли лучезарным светом.

Тогда я принёс из шкафа в спальне листы ватмана и развесил их по обеим сторонам зеркала. На одних рисунках было запечатлено лицо молодого мужчины в профиль и анфас, на других я изобразил его в полный рост.

Вид спереди, с боков, со спины. На полушаге и в прыжке.

Тёмные волосы с левым пробором были выбриты на висках и затылке, глаза угрюмо смотрели из-под надбровных дуг, лоб перечерчивали нити морщин, прямой нос слегка изгибался из-за давнишнего перелома, а губы кривились в ироничной ухмылке. Открытое лицо казалось смутно знакомым, тут свою роль сыграло отдалённое сходство с хозйкой клуба, Софи Робер.