Сергей Москвин - Пифия

Но Гончую интересовало другое.

– А ваш товарищ, Штык, он тоже здесь?

Рубец резко развернулся к ней.

– Откуда ты знаешь Штыка?

Кровь отлила от его лица, глаза лихорадочно блестели. Что это – испуг или причинившие боль воспоминания?

– Мне рассказал о нем один человек с Краснопресненской, Шериф.

– Да, – Рубец понимающе кивнул. – Славный парень. Выслушал, переночевать к себе пустил всех троих, в егеря вот помог устроиться.

– А как зовут вашего третьего?

– Звали, – поправил Гончую Рубец. – Малыш его звали. Молодой парень, но здоровый. Под два метра ростом. Его первого задрали. Сначала его, потом Штыка. Один я остался.

Его задерут звери, когда он будет ловить их в следующий раз… Скажи ему, чтобы он туда не ходил! Иначе погибнет! Пожалуйста, скажи!

– Глянь, глянь, как скалится! А клыки, клыки-то какие! – прервал воспоминания Гончей восторженный крик фюрера. Он перебежал к следующей клетке и из-за решетки корчил рожи бросающемуся на прутья мутанту.

Гончая ответила ему гневной ухмылкой, но за своим занятием фюрер не заметил ее презрительного взгляда.

– Когда вы идете за зверями в следующий раз?

Рубец указал на заполненные хищниками клетки.

– Да вот если этих сегодня перебьют, значит, завтра и пойдем.

– Ты не должен идти на поверхность, иначе погибнешь! Моя… – Гончая с опаской взглянула на фюрера, но тот с таким увлечением дразнил запертого в клетке монстра, что совершенно не прислушивался к разговору за спиной. – Моя дочь – она особенная. Она способна видеть то, что скрыто от других людей. Она видела твою смерть и просила меня предупредить тебя.

К удивлению Гончей, ее слова совершенно не тронули зверолова.

– Не буду я от смерти прятаться, – покачал головой Рубец. – Ее не перехитришь. А погибну, значит, так тому и быть. Я и так дольше положенного на свете задержался. Всех наших пережил. Зачем мне это? Устал. Как засну, все нашу Полежаевскую вижу, как мы втроем туда спустились.

– И что же вы увидели?

Егерь долго не отвечал. Гончая решила, что и не ответит, но он все же заговорил.

– Кровь и людей мертвых: мужчин, женщин, стариков, ребятишек, младенцев, которых собственные матери придушили или головы им разбили. Тела и кровь.

– Они все убили друг друга? Вся станция? – опешила Гончая.

– Не друг друга – себя. Не специально, и это самое страшное, а когда бежали со станции. Некоторые головы себе разбили, пытаясь сквозь стены и заблокированную «герму» на поверхность выбраться. Другие тюбинги и рельсы в туннеле грызли, сломанные зубы выплевывали и дальше грызли, пока собственной кровью не захлебнулись. Кого-то в давке затоптали, этим еще повезло.

– Все жители внезапно обезумели? Но почему?!

Егерь печально вздохнул.

– Карает нас мать-земля за то, что мы ее…

– Эй, как там тебя, Рубец! – крикнул зверолову фюрер. – А это еще что за урод на меня пялится?

В клетке, перед которой остановился вождь Рейха, сидел… человек или же существо, очень похожее на человека. Гончая прежде никогда таких не видела. На голове и на лице существа не было ни одного волоска, даже ресниц и бровей. Когда человек опускал веки, его глаза попросту исчезали, а потом появлялись вновь. Когда он моргал, смотреть на его лицо было просто жутко. Его кожа была не просто бледной, она отливала какой-то неестественной для человека молочной белизной, и на этом молочно-белом лбу контрастно выделялась жирная и извилистая темная линия с утолщением на конце. Шрам, рисунок, татуировка? Гончая присмотрелась к неведомому созданию. Скорее всего, татуировка. Значит, все-таки человек. Из всей одежды на нем был лишь кусок шкуры, обернутый вокруг бедер.

«Дикарь», – подумала Гончая, хотя ей не было известно ни одного уголка метро, где жители полностью отказались бы от одежды в пользу звериных шкур.

– Эй, урод, ты говорить-то умеешь? – обратился к посаженному за решетку человеку фюрер.

– Люди машин умрут, – неожиданно четко произнес дикарь. – Скоро. Все. Червь убьет всех.

И бледные черви будут грызть разлагающиеся трупы!

Из глубины теряющегося во мраке нежилого туннеля на Гончую повеяло могильным холодом. И этот холод почувствовали все. Фюрер отпрянул от клетки. Егерь с опаской посмотрел в темноту, а запертый в клетке дикарь вскинул голову и объявил:

– Червь голоден. Грызет землю. Близко. Будет убивать. Убивать и есть. Убивать и есть. Всех. Никого.

« Съест всех. Не останется никого», – перевела его невнятицу Гончая.

Дикарь забормотал что-то совершенно неразборчивое, потом взвыл и, не прекращая выть, горько заплакал.

– Заткнись, лысое отродье! – прикрикнул на него фюрер. – Я сказал: заткнись!

Но никакие окрики не подействовали на дикаря. Возможно, он их даже не слышал. Егерь взял Гончую под руку и потянул к выходу.

– Идемте. Скоро начало. А этот все равно не прекратит.

– Где вы нашли такого урода? – сердито спросил фюрер у зверолова. От его восторга и предвкушения не осталось и следа.

– В тупике возле Маяковской, – ответил Рубец. – Как туда попал и что делал, неизвестно. Он только с виду такой тщедушный. Пока его ловили, он одного охотника голыми руками убил, а другому глаз вырвал.

– Так надо было на месте пристрелить, а не тащить сюда! – возмутился фюрер.

Рубец помолчал, но потом решил признаться.

– Этот мутант – главное действующее лицо сегодняшней охоты, тот самый сюрприз, который всем обещали.

– Это я главное действующее лицо сегодняшней охоты! – объявил шагающий за ним вождь Рейха. – Я лично пристрелю вашего выродка, а его голову повешу на стену в качестве трофея.

Стратег велел ей рисовать, и Майка добросовестно попыталась это сделать. Она села за стол, положила перед собой лист бумаги и уже хотела взять в руку карандаш, но задумалась. Карандашей было столько, что Майка даже растерялась, твердые и мягкие, с широким грифелем и узким. Одни оставляли на бумаге жирный и яркий след, от других оставалась лишь еле заметная узенькая линия толщиной с волосок. А их цвета! Мало того что Майка не знала, как большинство из них называется, некоторых цветов она прежде даже и не видела.

В конце концов, она выбрала карандаш, который Стратег называл простым. Он рисовал на бумаге линии такого же цвета, как и тот маленький карандашик, что подарила Майке женщина-кошка. К незаточенному концу этого карандаша кто-то прикрепил маленький кусочек резины, которым эти линии можно было стирать, что показалось Майке очень удобным. Теперь у нее было все что нужно. Но что нарисовать? Стратег ясно дал понять, что его интересуют картинки будущего. Если бы еще Майка умела отличать будущее от прошлого. Она закрыла глаза и попробовала разглядеть, что произойдет завтра, но ничего не увидела. Наверное, у нее просто нет настроения? Может быть, если думать о чем-нибудь приятном, у нее все получится?