Сергей Москвин - Пифия

Комната совсем не походила на ту, где жила Майка в подземном бункере. Она меньше и гораздо темнее. Никакой мебели здесь не имелось. Кровать заменяло невиданное прежде Майкой приспособление – подвешенная на растяжках свиная шкура, называющаяся гамак , а стол и стулья – два пустых деревянных ящика.

Стратег, видимо, рассчитывал, что она будет на одном из них сидеть, а на другом рисовать, даже передал через злого доктора, которому поручил следить за Майкой, толстую тетрадь и три карандаша: черный, синий и красный. Но Майка только ела за ящиком-столом и вообще не рисовала – тетрадь так и валялась нетронутой. Не рисовала, потому что боялась увидеть на бумаге то, что все последние дни постоянно преследовало ее в кошмарных видениях.

«Есть предел боли, которую можно вытерпеть», – сказала однажды женщина-кошка. Она сказала это много дней назад про себя, а Майка услышала только теперь, потому что тогда считала женщину-кошку чужой и не умела читать ее мысли.

Женщине-кошке было очень больно, когда ее пытали. Но не только раны причиняют боль, слова и видения тоже. Майка чувствовала, что если изобразит свои кошмары на бумаге, они станут еще реальнее, и тогда ее сердце может просто разорваться от ужаса.

Если бы мама сейчас была рядом! Мама бы поняла ее, пожалела, и ей сразу бы стало легче. Но мамы нет! Злые люди заперли ее в каком-то подвале, а Майку доктор увез на дрезине далеко-далеко от нее, на незнакомую станцию, и там посадил под замок в комнату с гамаком.

Первое время Майка жутко боялась злого доктора, она хорошо помнила, как он хотел убить ее и маму, но вскоре сообразила, что тот ничего ей не сделает, потому что Стратег ему это запретил. Хотя доктор впервые увидел Стратега – он сам признался в этом Майке, – но боялся нарушить его приказ. По правде говоря, его положение мало отличалось от Майкиного, разница состояла в том, что доктор мог выходить на станцию. Тем не менее почти все время он проводил в комнате с Майкой, а наружу выходил лишь по необходимости, так как опасался местных жителей. А когда она спросила его, почему он их боится, ответил, что местные ненавидят подданных Рейха, и велел Майке ни в коем случае никому не говорить, что он оттуда.

Главный начальник Рейха отправил доктора на Театральную, где его встретили люди Стратега и отвели к своему хозяину. Доктор долго объяснял Майке, что Стратег поручил ему присматривать за ней, кормить и лечить, если это потребуется. За все это, по его словам, вождь Рейха получил или должен был получить какую-то большую награду.

Слушая его, Майка в очередной раз убедилась, насколько многословны порой бывают взрослые. Вместо своего длинного, путаного рассказа доктор мог просто сказать, что начальник Рейха продал его Стратегу.

Вообще-то, ни доктор, ни его начальник, ни Стратег Майку не интересовали – только мама.

– Ты правда думаешь, что с мамой все хорошо? – в очередной раз спросила она.

Доктор улыбнулся. У него оказалась печальная улыбка и грустные глаза. С таким лицом он был не похож на того расчетливого человека, который отравил другого врача и желал смерти Майке и ее маме.

– Я в этом уверен, я же ее осматривал, – говорит доктор, и за эти слова Майка готова простить даже то, что при первой встрече он хотел ее убить. – А ты сама разве этого не чувствуешь?

Майка задумалась. Кое-что она действительно чувствовала, но кроме собственных ощущений и догадок ей важно услышать мнение того, кто разбирается в ранах и болезнях и умеет их лечить.

– Значит, сейчас мама здорова?

Но доктор ушел от прямого ответа.

– Я не обнаружил у нее переломов. Думаю, что снимок полностью подтвердил бы клиническую картину, если бы существовала техническая возможность сделать рентген головы.

Майка еще не до конца разобралась в значениях некоторых слов, которыми пользуется доктор, но общий смысл поняла и без этого – злой человек не разбил маме голову, хотя очень старался.

– Когда она меня заберет?

Доктор печально вздохнул и, как показалось Майке, виновато посмотрел на нее.

– Не уверен, что она сможет тебя забрать. Но думаю, вы скоро увидитесь. Кстати, давно хотел спросить, почему ты называешь ее мамой?

– Потому что она любит меня как мама, а я – ее.

Ответ был очень простым, но доктор почему-то все равно его не понял.

– Никогда бы не подумал, что Валькирия способна кого-то полюбить. Что в ком-то из нас еще осталось это чувство… Но если даже она…

– Мама не такая! Она изменилась, – перебила его Майка. Она не сердилась на доктора, ведь он не знает ее маму, но ей не нравилось, как он о ней говорил.

– Да, по-видимому, изменилась. И очень сильно, – согласился доктор и замолчал.

Надолго замолчал, но Майка терпеливо ждала. Рано или поздно в жизни каждого человека приходит момент, когда ему нужно о многом подумать: о том, что он сделал хорошего и плохого и что ему еще предстоит. Именно такой момент сейчас для доктора и наступил.

– А вот меня… – Он зачем-то взял в руки пустую тетрадь с деревянного ящика и начал перелистывать страницы. – Смогла бы ты, нет, не полюбить меня, а хотя бы простить?

– За что простить? – спрашивает у него Майка.

Доктор опять надолго замолкает, но говорит совсем не о том, что она ждет от него услышать.

– Давай выпьем чая, – предложил он.

– Давай. – Майка кивнула.

Чай она любит.

За дверью комнаты для допросов ждали двое.

– Заочно вы уже знакомы, но я все же представлю вас друг другу. – Стратег указал на зверя в человеческом обличье и объявил: – Зоркий. А это…

– Мне наплевать, как ее зовут, – растягивая слова, ответил тот. Так же лениво он говорил, когда грозил содрать с нее кожу или вонзал в тело раскаленное на огне шило. Гончая до сих пор помнила бордовое расплющенное жало, испачканное запекшейся кровью. Ее кровью.

– Мне тоже, – взглянув в глаза зверю, ответила она. Потому что всегда называла его одинаково – Палач.

Для него это было не просто имя. Это была его профессия, его занятие и его страсть. До встречи с ним в лубянском подземелье Гончая и не подозревала, что чужая боль может кому-то доставлять удовольствие. Палач не просто получал удовольствие от ее мучений – они приводили его в экстаз. В те редкие мгновения, когда тиски боли отпускали ее сознание, Гончая видела перед собой лицо Палача и его горящие от возбуждения глаза. Похожие глаза она встречала только у законченных наркоманов. Палач и был таким наркоманом, но наркотиком для него служила не ханка и не косяк дури, а пытки обезумевших от страданий людей, на которые он был большой мастер.

– А это однопартиец и отчасти коллега Зоркого. Его зовут Левша, – представил Стратег спутника Палача.