Дмитрий Янковский - Рапсодия гнева

Списки «Миссии надежды» выглядели скорее как досье: анкетные данные, количество посещений, степень усвоения материала. И фотографии. Неизвестный фотограф умело схватывал довольные лица, нескрываемое любопытство и интерес на занятиях, подчеркнутую покорность душ на проповедях. К каждой фамилии – три-четыре фото.

После списка лежали отчеты. За первый год принято столько-то, отчислено столько-то, за второй год, за третий. И опять фотографии. Празднование Дня благодарения с индейкой, празднование Дня независимости с костюмированным шоу и самодельным фейерверком, поездка отличившихся в Америку.

– Сколько же денег в это вбухано? – задумчиво шепнул следователь, переворачивая листы первосортной бумаги.

Отдельным документом лежала малопонятная бумага, включавшая в себя только фамилии ездивших в Америку. Странно… Возраст не меньше четырнадцати лет, а напротив фамилий наших детей – фамилии явно американские. Мальчики напротив девочек, девочки напротив мальчиков. Десять человек наших и шесть американцев. Четверо наших без пары.

Догадка пришла сразу, но Владислав Петрович никак не мог найти привязку своим мыслям. В принципе нет ничего плохого в том, что во время поездки наши познакомились с американскими ребятами, но зачем все это фиксировать? Кому нужны такие странные сведения? И что они дают? Бред какой-то.

Следователь перевернул следующий лист и замер. Ого! В списке учащихся за следующий год отсутствовало шесть фамилий. Четыре из них – ребята, оставшиеся в прошлом списке без пары. Отчислили? Вот это номер! Надо бы выяснить за что.

Интересно, кто-нибудь вообще интересовался работой этой секты? Хотя любой интерес можно погасить ливнем денег… Но тогда это уже преступление. Подкуп должностных лиц.

Владислав Петрович встал, достал из сейфа поросший накипью кипятильник и, сунув его в стакан с водой, включил в розетку. Сквозь жалюзи неработающего кондиционера просачивалась злая жара, голова работала вяло, но нервы постепенно входили в то напряженное состояние, которое всегда сопутствует началу раскрытия преступления. Надо выпить кофе, чтобы его поддержать, иначе монотонное разбирательство и выискивание мелочей быстро сожрут это гуляющее по нервным волокнам пламя.

Он вдруг понял, что мысль, независимо от его желания, выбрала себе вполне однозначное направление. Да, убийство из снайперской винтовки – преступление, безусловно, тяжкое, но, раскрыв только его, удастся ли уничтожить корень зла? Не является ли это убийство лишь тенью чего-то куда более грозного и мерзкого, спрятанного под розовощекой улыбкой в тридцать два имплантированных зуба?

Нечто глубоко внутреннее упорно подсказывало, что именно в работе миссии таится мотив ночного выстрела, что это не ревность к загулявшей жене и не банальные финансовые разборки. И если не понять причину, то кто гарантирует от других преступлений, например, от бомбы, взорванной во время проповеди? А там ведь НАШИ дети….

Стакан на столе захлопал крупными пузырями кипения, заплевав кипятком бесчисленные бумаги. Владислав Петрович не глядя вытянул вилку из розетки и, спрятав в сейф исходящий паром кипятильник, достал оттуда пакетик растворимого «Нескафе». На миг задумался и достал ещё один.

Кофе получился черным, как антрацит, но именно такой сейчас и нужен. Пять ложек сахару на стакан. В кофе всего должно быть много – и сахару, и кофе, и кипятка.

Снова присев на скрипнувший стул, следователь вздрогнул. Собственная мысль отозвалась в сердце острой льдинкой полузабытого страха. Вот как! В первую очередь подумал о НАШИХ детях. Не о людях, которые могут пострадать при взрыве, а четко разделил возможные жертвы на наших и не наших, словно смерть американцев менее значима.

Он попробовал восстановить необходимый баланс чувств, отхлебнув черного кипятка из стакана, но от этого легче не стало. В голове носились мудрые изречения вроде тех, что человек – это звучит гордо, что все люди братья и что жизнь, как и небо, одна на всех. Но что-то не ладилось… Вспоминалась Хиросима, Вьетнам, огнеметный напалм, Карибский кризис и графитовые бомбы, вырубавшие системы жизнеобеспечения в больницах Югославии. А тут еще этот Фролов с предложением выпить пивка по поводу убиения «урода» из миссии. Интересно, много таких, кто, прочитав в «Вечерке» про убийство американца, побежит в магазин за пивком? Нет, это уж слишком… Слишком! Жестокости нет оправдания, кто бы ее ни творил, но не Алекс сидел за штурвалом «F-117», не он жег деревни Вьетнама и не он назвал смертоносный бомбардировщик именем собственной матери. Точно так же, как не все немцы – фашисты.

Владислав Петрович снова отхлебнул из стакана, поморщился – по жилам уже начинал разливаться знакомый огонь. А если бы он? Что, если бы убили туриста, узнав в нем летчика, пускавшего ракеты по родильным домам Югославии? В памяти возник хрипловатый голосок Саши Фролова: «И что бы ты сделал?»

Действительно, что?

Ответственность… Невероятная ответственность за чужие судьбы. Не каждый день думаешь об этом, может, даже не каждый год. Со временем начинаешь черстветь, меньше думать о частностях, меньше чувствовать чужую боль. Но иногда накатывает…

Владислав Петрович вспомнил громкое дело, когда возле радиозавода зверски изнасиловали, убили и расчленили двадцатипятилетнюю девушку. Он сам вел дело, и меньше чем за полторы недели преступники были пойманы. Трое. Одному дали пятнадцать лет, другому восемь, третьему три. Но на этапировании, когда их сажали в спецпоезд, чтобы отвезти в областной изолятор, под ноги преступникам с крыши вокзала швырнули гранату. Погибли все трое, с ними двое милиционеров, а еще семеро конвойных получили тяжелые ранения. Мстителя задержали, конечно, с оцепленного вокзала уйти не было ни малейшего шанса, он знал об этом прекрасно и даже не думал сопротивляться.

Следователь вздохнул, из памяти никак не лез последний допрос задержанного.

– Зачем ты это сделал? – спросил тогда Владислав Петрович с искренним непониманием. – Ведь они уже получили свое. А так пострадали невинные люди…

– Там не было невинных, – ответил молодой парень. – У всех было оружие, и никто не расстрелял этих скотов на месте. Как они собирались жить после этого?

Только когда парнишка ушел по этапу, мама задержанного сообщила, что именно его девушку изнасиловали и убили у радиозавода. Ему вкатили по полной, пятнадцать лет, но он и трех лет не протянул, перерезал себе вены обломком жестяной кружки.

Этот случай следователь запомнил на всю жизнь, тогда он отчетливо понял, что слишком сложно провести четкую грань между Добром и Злом. Но она должна быть. Должна быть обязательно. Потому что без нее сам смысл человеческой жизни становится фикцией, пустым звуком, никчемным потреблением пищи.