Алексей Доронин - Дети августа

Делали свои заначки и тайники и простые бойцы, надеясь потом снова попасть в эти места. Но за утаивание вещей, которые положено было сдать в общий котел, на первый раз били палками, на второй — дробили пальцы прикладом и выгоняли с позором. На верную голодную смерть.

Орда жила, как живой организм — гигантский и вечно голодный кракен из глубин, для которого потеря отсеченного щупальца была не более чем булавочным уколом.

Любая боль притупляется со временем.

Это как ожог. Когда это только случилось, он думал, что всегда будет так же плохо, так же невыносимо.

Но пришел день, когда Александр смог перечитать записку Киры, которую ему отдал Пустырник вопреки желанию ее братьев — совсем без слёз.

«Я знаю, что ты не простишь меня. Я ухожу не потому, что они сделали со мной плохое. Женщина рождается для этого, как мужчина для тяжелого труда или для войны. Просто я поняла еще лучше, что такое люди. И я не хочу жить среди них. Ни одного дня. Об одном тебя прошу. Не становись таким, как они. Даже если ты убьешь их всех, ты не вернешь ничего и никого. Только себя потеряешь.

Я не могу сказать, что любила тебя. Но из всех, кого я знала, ты самый лучший.

Если можешь, прости».

А внизу, под кровавым отпечатком ладони, занимавшим половину листа, была приписка:

«Жизнь — это боль, и только смерть — конец боли».

Но до самой последней буквы почерк был аккуратным, а строчки ровными. В этом была она вся. Дед Сашки говорил, что когда Кирины родители дали ей имя, ее дед, выходец из уральской коммуны, говорил, что это дурной знак. Мол, так звали героиню повести какой-то писательницы. И с той героиней что-то плохое случилось.

В первые дни даже трофейная водка не помогла забыться, когда он попытался, по совету старших доброхотов. Только встряски, которые давала война, на время притупляли боль. Несколько раз они ездили добивать тех, кто не примкнул к ордынцам, а просто ушел из города с оружием, чтоб вести жизнь «работника ножа и топора». Но за пару недель всех их перестреляли и развешали на столбах.

И вот их военная кампания завершилась. Драться было больше не с кем. И холодные щупальца отчаяния и одиночества все чаще начали забираться в душу Александра Данилова-младшего.

Который нежданно-негаданно вдруг остался единственным мужчиной в своей семье. Он — тот, кто для этой роли меньше всего подходил. Он, который всегда охотнее витал в облаках, чем занимался делами.

Дед иногда смеялся над ним. Говорил, что у него очень живой ум, но он многого не знает.

«Дед, дед… — подумал Сашка. — Как бы сейчас кстати пришелся бы твой совет, даже твои мрачные шутки и присказки».

«Бойся старых. Они заберут твою душу…» Вот уж точно.

Александр-старший говорил, что напрасно внучок думает, будто Троцкий — поэт и музыкант и в честь него названа Троице-Сергиева лавра. Зря верит в пророчества святой старушки Ваенги. И напрасно считает, что соседний Киселевск назвали в честь теледиктора из прошлого. Или что там кисель варили. А Прокопьевск — потому что много шахт под ним прокопали.

И считает Шварценеггера и Чака Норриса реально жившими героями из прошлого и жалеет, что не может быть на них похожим — тоже зря.

Сашка знал из книжек и от деда, что Земля круглая и вращается вокруг солнца, что мир и жизнь возникли миллиарды лет назад. Знал, но не очень верил. Знал, что где-то есть моря и океаны, и моря песка, и высоченные горы. Что где-то люди говорят на других языках.

Все это он знал, но очень хотел в этом сам убедиться. И часто представлял, что отправляется в дальнюю дорогу. Но когда ему пришлось пойти в долгий путь на самом деле, он понял, что это далеко не так приятно, как раньше казалось.

И все же он хотел отправиться снова.

Единственная борьба в мире идет между людьми и нелюдями, говорил дед. Все остальное — производное от нее. Партии, классы, нации, сословия… все это ерунда.

Есть люди вида человек разумный… они могут тоже быть не очень хорошими. Им часто наплевать на себе подобных. Они знают, что умны, и часто зазнаются. Они могут даже раздражать своим легкомыслием и эгоизмом. Они думают, что весь мир существует для них и часто используют других в своих интересах. Их сложный разум уязвим для сбоев, они могут быть душевно больны. Иногда среди них появляются на свет чудовища, которым нравится причинять боль и нести смерть. Но даже такие знают, что такое стыд и могут почувствовать чужую боль. Даже самые плохие из них. Даже если эта боль им безразлична или нравится, они понимают, что поступают плохо.

А есть морлоки из темных подвалов. Они живут, чтобы питаться и размножаться. Они знают только самые простые чувства. Им знакома животная привязанность, но в основном ими движут страх, ненависть и голод. И им неведомо, что чувствует кто-то другой. Они глухи к этому — за ненадобностью. Этого другого они готовы растерзать, когда им это выгодно или если это приказал вожак. Они подчиняются только силе, только самому грубому вождю, а слабых гнобят сообща, скрепляя этим свои ряды. У них инстинктивная склонность к выстраиванию иерархии. Инстинктивная способность определять «свой-чужой». Инстинктивная склонность к агрессии против чужих и слабых. Из их среды вырастают вожди, где их качества возведены в абсолют. Это не выродки, не деграданты. Это наши предки. Из тех времен, когда палку-копалку еще не открыли. Это живой атавизм и реликт, примерно как кистеперая рыба. Их жалеть надо. Но когда они берут автомат и направляют на тебя — жалеть как-то не получается. Приходится драться. А в этом они заведомо сильнее, потому что насилие — их стихия, а тебе, разумному, приходится через себя переступать и себя калечить. Но победить — нужно. И, победив, не уподобиться им, даже сейчас, когда условия благоприятствуют именно их выживанию. Нужно — чтоб устояла цивилизация на планете Земля. Чтоб мы снова могли начать восхождение к звездам.

Хлебнув сам всей горечи жизни, Сашка пришел к выводу, что дед был и прав, и неправ. Да, люди бывают разные. Но нет двух видов, а есть лишь два состояния, и почти каждый может переходить из одной категории в другую.

Бабушка умерла через неделю после того, как ее привезли в Заринск, в день, когда стоял страшный мороз, предвещавший холодный декабрь и еще более лютый январь.

Александр как раз, повинуясь странному предчувствию, поднялся по лестнице на второй этаж их коттеджа — и подошел к ее комнате. Дом этот был поменьше, чем их дом в Прокопе, но был хорошо утепленным, и даже ремонт в нем сделали к их приезду. Да и остальных «восточных» не обидели. Захар Богданов свое слово сдержал.

Уже подходя к двери, Сашка вдруг все понял, только услышав за ней разговор шепотом Дарьи и Светланы Федоровны. Понял, что это произошло недавно. Он открыл дверь и почувствовал, как словно холодный ветерок пронесся по помещению. Да еще по-другому светило солнце за замерзшим окном, наполовину скрытое облаками. Но это продолжалось всего мгновение. Потом чувство ушло. Бабушка лежала на кровати, накрытая до самых глаз одеялом.