Алексей Доронин - Дети августа

Он понял, что она не спит и уже ничто не сможет потревожить ее покой. То, что составляло ее сущность — резкой, упрямой, грубоватой, но с добротой в глубине души — ушло. Осталась только оболочка. Морщинистое лицо, обрамленное редкими седыми, похожими на пучки пакли, волосами, было умиротворенным и величавым. Будто та, кто вела свой род от алтайских шаманов, приказала себе прекратить дышать.

У всех покойников, которых Саша видел до этого, на лице запечатлевался страх, боль или удивление. А здесь было лишь принятие и вселенский покой.

Она была похоронена на кладбище Заринска, с православным отпеванием.

Дяде Гоше он сам сказал, тщательно подбирая слова, что мама с папой и брат уехали. Решил, что будет лучше представить все именно так, чем резать правду-матку. Иногда ложь лучше истины. И он подумал, что сможет ему сказать это лучше, чем женщины, потому что чувствовал его волну, а они — нет. Те не стали ему перечить.

Услышав эти слова, здоровяк посмотрел на него взглядом, полным тоски, но ничего не сказал. И уже когда Саша, похлопав его по плечу, развернулся, чтоб идти к двери, вслед ему донеслись слова, сказанные четко и ясно. Не так, как обычно говорил скорбный разумом сорокалетний ребенок.

— Они не вернутся?

Данилов-младший пробормотал что-то невразумительное и вышел. Слов прощания он не говорил, но понимал, что больше они могут не увидеться.

Оставалось надеяться на то, что не найдется «добрый человек», который разрушит эту легенду. Память Гоши коротка, а интеллект как у младенца. Маму и папу, брата Андрея он будет вспоминать и тосковать, но вряд ли задумается, почему они не приезжают назад.

Но иногда ему казалось, что в этих по-детски чистых глазах была мудрость и осознание, которые мало кому из «нормальных» доступны. Может, тот только делает вид, что не понимает?

Сам Георгий Данилов жил теперь на попечении монахов и монахинь из монастыря Новомучеников Русских, который лет двадцать назад старший Богданов учредил при одноименном храме. Добрые тетки заботились о нем, а он делал несложную работу по хозяйству и в саду.

Монастырь состоял из двух раздельных корпусов и стоял на возвышении над рекой Чумыш. Раньше в этих зданиях был профсоюзный профилакторий. При нем был большой сад, в котором росли рябины и яблони, и такая же сирень, как была у них возле дома. Сейчас это все было под снегом, но весной тут должно быть очень красиво.

Сам храм, в котором Богданов учредил кафедру митрополита, стоял в центре города. В послевоенные годы тут был пожар, а долгая Зима окончательно уничтожила его внутреннее убранство. Правитель приказал отреставрировать его, и это было сделано. Хотя, конечно, ничего похожего на прежние росписи не получилось.

Один раз, придя его навестить, Сашка застал дядю молящимся возле старых икон. Тот близко подносил к ним свою большую голову и что-то шептал.

Сам Александр не понимал этого ритуала и воспринимал эти вещи как обычные крашеные доски, вдобавок потрескавшиеся и закопченные. Он понимал потребность верить в то, что есть в мире кто-то добрый и вечный, кто всегда протянет тебе руку и обогреет, но сам в это не верил.

В этот раз его внимание привлекла роспись купола, который нависал над ними на высоте четвертого этажа. Он вспомнил, что дед рассказывал об иконописном каноне. Изображения были действительно лишены перспективы, примерно как на папирусах с фараонами.

Церковный староста, завхоз и сторож Игнат Карпов — широкоплечий лысеющий мужик с красным носом, про которого говорили, что он тоже сын бывшего правителя (пристроившего его сюда), рассказал ему историю реставратора. Этот человек, чьего настоящего имени никто не знал, пришел в Заринск через пять лет после Войны и, назвавшись старцем Никодимом, поселился в избушке на отшибе. Говорили, что он не просто служил, а воевал. То ли на подлодке, то ли в десанте. Поэтому и роспись почти всего потолка храма была соответствующей: бойцы в тельняшках шли в штыковую атаку на чернолицых зверолюдей, у которых из пастей торчали кабаньи клыки. Высокие небоскребы рушились, из окон пламя вытекало, как гной, а среди руин корчились в огне уродливые гады, похожие на червей. Небесно-голубые ракеты и самолеты уходили в грозовое небо. Танки и корабли строем шли через море огня, уплывая прямо за багровый пылающий горизонт. И тут же было страдание мучеников — детей и взрослых с венцами и нимбами, которым художник придал вид наполовину ангельских созданий — светловолосых и в белых одеждах. Последняя часть триптиха — картины из трех частей — была цветущим садом под ясным лазоревым небом. С небес изливались потоки света, принимавшие облик неземных созданий из лучистой энергии. А вместо солнца было огромное сверкающее нечто, охватывающее мир-сад своей короной теплого огня.

Наверно, тяжело было это рисовать в одиночку — раскачиваясь на огромной высоте в подвесной люльке или балансируя на деревянных мостках, как гимнаст под куполом цирка.

Но Сашка в эту последнюю награду и утешение не верил. Он слышал, что сам храм был восстановлен и освящен еще при Мазаеве и тут проходили литургии ему за здравие. Но тогда потолки были просто побелены, и именно при Богданове-старшем он приобрел свой теперешний вид. Добро и зло, свет и тень, всегда сплетены вместе, и в этом правда такой сложной и одновременно такой простой жизни, в которой проще идти в лобовую атаку, чем рассказать кому-то об утрате.

«Мы вернемся. Мы обязательно вернемся. Я найду деда. Найду Женьку! И все у нас будет хорошо. Заживем, как раньше», — говорил он себе и сам понимал, что лжет.

Ничего, как раньше, уже не будет.

— Ты готов? Не передумаешь? — спросил его Пустырник, когда парень пришел на сбор новосформированного отряда, названия которому еще не придумали, но задачу четко поставили.

Воин и пчеловод уже почти поправился, только иногда немного прихрамывал. Но это, как он сказал, было уже навсегда, потому что бородатый сукин сын повредил ему сухожилие на ноге, когда пытался пырнуть в бок. Раны в корпус оказались не такими уж страшными только потому, что командир мстителей был в тот момент в бронежилете. И все равно крови он потерял много, и неизвестно, выжил бы или нет, если б Данилов быстро не примчал его к своим, где тому оказал помощь врач из Киселевки. Тот самый, который нарубил «зеленых» палачей как дрова.

За эти дни Сашка так насмотрелся на хромых, что уже ничему не удивлялся. Могла ли бабушка Алиса видеть будущее? Или это были лишь бессвязные слова? Он не знал.

Три дня он потратил на то, чтоб съездить в Кузбасс, на могилы — на трофейном ордынском трехколесном мотоцикле. Одну общую на трассе и одну возле санатория. Но, придя туда, ничего не почувствовал, кроме холода. Если что-то и остается, то не там, не в земле.