Алексей Доронин - Дети августа

Хохот, стон боли, новые удары, уже глухие — пинали от души. Вытолканный из кузова вниз, дядя Гоша удержался на ногах. К нему подлетели двое в шлемах и, хохоча и скаля зубы, начали метелить, как боксеры, но он все стоял, только неумело закрывался от града ударов, пока кто-то не пнул его по ноге и не свалил на землю. На лице его было больше непонимания и обиды, чем физической боли.

Толчками и тычками из «бурубухайки» выгнали женщин под сальные шуточки, со звонкими шлепками, тиская на ходу. Среди этого бедлама Младший услышал детский плач.

— У-тю-тю-тю-тю, моя цыпочка. Была б ты на пять лет старше, я б тебе… — заливался тот, кого звали Упырь, щипая за щечки Машеньку.

— Не трогайте ее, — произнес слабый старческий голос. — Выродки.

Младший как мог повернул голову. Дарья и Светлана Федоровна помогли бабушке спуститься, для этого им пришлось еще раз пройти мимо разбойников. Те накинулись на них как волки, начали рвать одежду и мять, словно тесто. С разрешения бородатого потащили их к кустам. Дядя Гоша смотрел на мучителей взглядом, в котором Младшему почудилось что-то еще кроме страха.

Теперь бабушка сидела, прислонившись к колесу — встать так и не смогла. Но голову держала твердо и обожгла взглядом, который мог испепелить гранит.

— Сиди, бабка, и не рыпайся, — бросил в ответ Чингиз. — А то и до тебя доберемся.

— Все ваши нитки уже оборваны, — словно не слыша его слов, произнесла старуха. — Слышишь кукушку? Она поет для тебя, лохматый.

В роще возле кладбища действительно пару раз чирикнула птичка.

Не сказав ни слова, старший из разбойников плюнул и зашагал к стоявшим среди могил мужикам, которых Саша заметил только сейчас. Они были, в отличие от этих, одеты не в кожаные куртки, а в зеленый камуфляж, как солдаты. Еще один, щеголявший в маскхалате примерно такой расцветки, как был на Пустырнике, тащил вслед за лохматым плачущую и отбивающуюся Женьку. Она извивалась и дергалась, пока не получила «легонько» локтем в живот. После чего обмякла и шла уже дальше, как привязанная, еле переставляя ноги.

— Полегче там, Сява. За живую Магомед патронов и табака отсыплет. А попортишь — самого тебя ему отдам.

Дружный хохот, похожий на конское ржание.

Несколько бандитов в коже начали тем временем обыскивать салон, передавая друг другу и выбрасывая наружу тюки, мешки и коробки. Каждая находка встречалась радостными возгласами: «Ни фига себе, сколько добра!», «А вот и курево», «А жратвы-то сколько!», «А вот и патрончики», «А шмотки у них какие!», «А тут и драгоценности у них есть!»

— На хер шмотки, Петруха, — пробасил медведеобразный Чингиз, оборачиваясь. — И патроны положьте, это в общак. Берите ликвид, ну, что можно унести. И заканчивайте быстрее. Сейчас чурки подойдут и мордовцы. Тогда придется со всеми делиться. Еще, не дай бог, Сам узнает.

— Да он за три тыщи километров. Как он узнает?

— Дурак ты. Скорость стука выше, чем у звука. А не донесут — все равно узнает. Но он добрый, вы же видели его глаза. Если по мелочи — простит. Хабар спрячьте в мешки. И все. Бог не выдаст, Аллах не съест. И выставите охранение, вашу мать. Мы, блин, победили, но если кто-то увидит ваше раздолбайство… вот это товарищ Уполномоченный точно не простит.

— Всех красивых краль себе забрал, умник херов, — полушепотом проворчал Упырь, поправляя ремень штанов, когда бородатый удалился еще больше. — Без ножа режет.

— Могу и с ножом зарезать, если надо, — бросил ему бородастый бугай с фурункулом и зашагал вместе с остальными прочь, в сторону опушки. Слух у него был будь здоров.

Все это казалось дурным сном, и Сашка ждал, чтобы кто-нибудь ущипнул его и дал проснуться. Но вместо щипка ему отвесили хорошего тумака под ребра.

— Че пялишься? Мордой вниз лежи, гнида. А… так это ты, Санек?! Чингиз. Командир! Командир!!!

Голос показался Саше знакомым. Ну, точно. Гришка-мусорщик. Видать, не простил он ничего и не забыл, как отец ему зубы пересчитал.

— Че орешь? — подскочил к ним Упырь. — Ушел он, я теперь за старшего.

— Пацан этот не простой, это вождя выб…док.

— И по х… Вождь уже… того. Там уже последних ловят. Слышишь выстрелы? Нет! Значит, уже не сопротивляются. Добили бы всех, но начальство сказало пока поберечь. Заринцы че-то выкобениваются. Гена сказал, что его пацаны так ему и заявили: мы, мол, по своим стрелять не будем, и вы не смейте. Им типа обещали, что миром все закончим. Дебилы! Поэтому и прошлось брать живыми почти всех. Но это пока… временно.

— Где эти придурки заринские?

— Движутся сюда на колымагах, которые еще хуже наших. Их ведет Демьянов-младший. Сопляк, почти как этот. Специально такого поставили.

И он снова поддел Сашку под ребра носком сапога. Парень подумал, что одно или два из них наверняка сломаны, но ценой страшного напряжения воли даже не вскрикнул. Лишь закусил губу еще сильней. Ужас боролся в нем с поднимающейся яростью.

— Погляди, какой злобный волчонок, хоть и напуганный.

— Ничего. Сейчас обломаю. Раз для обмена он не нужен, мне его отдайте. У меня к их семейке счеты старые. Всё под себя подмяли, уроды. Нос ему отрежу его же пилкой, пусть посмотрит, как оно, — только сейчас Младший увидел, что Гришка присвоил себе его «Ка-бар». — Кровью у меня харкать будет…

— Да забирай, — махнул рукой Упырь. — Мне больше баб мучить нравится. Особенно меня заводит, когда они просят: «Не надо, пожалуйста!»…

В этот момент сдавленный вскрик, полный боли и страха, заставил их обоих обернуться.

— А-а! Снимите его с меня-я… — хрипел кто-то чуть слышно.

— Это что еще за на хер? — Упырь вскочил, в руке его появился пистолет ПМ. — Э-э. А ну отпусти его, урод сраный! Я тебе башку разнесу!

Данилов услышал звук взводимого курка.

— Да в рот тебя… Я те сказал, отпусти!

Младший, наконец, смог, превозмогая боль, повернуть голову и увидел, что тщедушный разбойник, обладатель сиплого голоса, который еще минуту назад избивал лежащего Гошу металлическим прутом, приговаривая «Ща ему этот дрын в жопу запихну», валяется на земле, а сам умственно отсталый гигант подмял его под себя и держит двумя руками за горло. Остальная бригада в кожаных куртках не могла ему помешать — кто-то был занят потрошением узлов и коробок, один сторожил Дениса, а остальные утащили куда-то Дарью и Светлану Федоровну. Старуха и девочка были на прежнем месте.

Крик бандита превратился в хриплый стон, глаза начали вылезать из орбит. Саше показалось, что он услышал мокрый хруст, будто зеленую ветку сломали.

В этот момент Упырь выстрелил. Дядя Гоша дернулся, пуля попала в него, но шеи гнусавого он так и выпустил. Лицо дяди было полно страшной, нечеловеческой злобы, каким Сашка его ни разу не видел. Хотя отец рассказывал, что в детстве брат чуть не покалечил его самого за то, что он кусок пирога у него отобрал.