Олег Верещагин - Волчья песнь

— Вот так, — резюмировал Сашка. — Вопрос снят с повестки дня. Мы тут не по приказу, а… ну, по велению души, если предположить, что она у нас ещё осталась.

— Столько лет… — тоскливо сказал Горька. — А если мы проиграли войну? Если мы последние люди в Галактике, которые сопротивляются? Если…

— Это ничего не меняет, — твёрдо подчеркнул Сашка. Они снова посмотрели друг на друга — и рассмеялись вместе.

— Поменялись ролями, — сказал Сашка. — Ты всегда так — приходишь и оттягиваешь на себя тоску.

— Тебя, по-моему, ещё что-то беспокоит, — проницательно заметил Горька.

— Так… — Сашка подался вперёд, обхватил руками колени. — Хотелось бы мне точно знать — где мы сейчас и где основные гарнизоны обезьян. Мы ведь два месяца по чащам отсиживались после той погони, небось, всё поменялось… Жаль рацию кокнули.

— Новую достанем, получше, — махнул рукой Горька. — А что до остального… может, Люську попросишь?

— Да ну… — покачал головой Сашка. — Она после каждого раза пластом лежит сутки… Может, лучше давай прикинем на твоих палочках?

— Балушки, — махнул рукой Горька.

— Если б не твои балушки — нас бы прошлой осенью — как лягву на кочке даванули бы.

— Совпадение, — возразил Горька. Сашка подтолкнул его:

— Ну давай, давай, я ж вижу — тебе самому до смерти хочется!

— Ничего-то от тебя не скроешь, — проворочал Горька, усаживаясь со скрещенными ногами и запуская руку в карман, подшитый к изношенному ремню.

Оттуда он достал горсть небольших — пару сантиметров на сантиметр каждая — палочек из орешника с тщательно вырезанными ножом и окрашенными бурым рунами. Таким гаданием Горька Белкин начал увлекаться ещё до того, как началась их эпопея — ещё малышом, ему рассказал об этом и показал кое-что англосакс-офицер из гарнизона. С началом же партизанщины руны стали давать странный эффект.

Потряхивая в ладонях палочки и глядя вверх, на звёзды, Горька тихо заговорил нараспев:

— Вопрошаю я первый раз, о могучие -

Что будет?

И второй раз вопрошаю -

Что будет?

И третий мой вопрос тот же -

Что будет… завтра? Ну, командир, рискуй, — словно предлагая напиться, Горька протянул ковшик ладоней Сашке. — И не кричи потом, будто что-то не так.

Не раздумывая и не глядя, Сашка выбрал три палочки — на короткий срок. Разложил их уже на своей ладони.

— Что там? — спросил Горька, осторожно ссыпая остальные руны в мешочек. Голос его был спокоен — свои гадания он рассматривал то ли как забаву, то ли как предупреждение, которое вовсе не обязательно сбудется — и даже верней всего не сбудется, если принять его во внимание. И всё-таки глаза парня поблёскивали любопытством.

На ладони Сашки лежали -

Горька увидел кривую улыбку на губах друга.

— Нид-Хагел-Кен. Нужда-Град-Рана.

— Может, нам легче сразу всем повеситься? — не без юмора предложил Горька. — Такой-то расклад на завтра…

— Придётся всё-таки к Люське идти, — Сашка сжал палочки в кулаке, потом — ссыпал в подставленную Горькой ладонь. — А то у меня на завтра другие планы. Пошли.

— Подожди, — Горька удержал Сашку за рукав. — Олмер поёт.

Они перевернулись на животы и, лёжа по обе стороны камня-пирамиды, умолкли.

Стоя у огня, Олмер улыбался. Он никогда серьёзно не относился к своему умению, хотя ему не раз говорили, что такому — впору публиковаться [5] Олмер Глёкнер (10 г. Первой Галактической Войны — 88 г. Галактической Эры) — германский поэт и певец. Автор более чем двух тысяч поэм, стихотворений и набросков балладного, лирического и философского плана. . Но его "поделки", как он их называл, принимались у походных костров "на ура" и часто ложились на слух и язык, становясь песнями отряда. Может, они и не были особенно изысканными, но как нельзя лучше подходили к жизни затерянных в лесах ребят — частью того, что помогало оставаться людьми в отношениях хотя бы между собой…

И вот Олмер запел. Без сопровождения, конечно — но голосом ещё не сломавшимся, очень чистым и звонким, как голос серебра:

— Проклятый мальчишка, — хрипловато сказал Сашка. Горька не смотрел на друга — но ему показалось, что Унтеров плачет.

Внизу, у костра, все хлопали…

Костёр почти прогорел. Возле него, накрывшись шкурами, спали почти все. Температура — апрель! — упала до четырёх градусов, холодновато, даже слишком… Димка дежурил на холме.

Сашка, Горька и Люська стояли чуть в стороне, под деревьями — совершенно неподвижно — и разговаривали шёпотом. Сашка скрестил руки на груди и завёл ногу за ногу. Горька опирался ладонью о дерево. Девушка скрестила руки на груди и слушала.

— Нам необходимо посмотреть, какая нам грозит опасность, — пояснял Сашка немного нервно. — Горька тут прикинул — выходит очень плохо, некуда хуже…

— Хуже некуда бывает только смерть — поскольку она единственно непоправимая вещь, — невозмутимо объявила Люська. — Ладно, что вы петляете-то? Сейчас попробуем. Соберите ножи… и сушняк.

— Работать с тобой — одно удовольствие, — раскланялся Сашка.

— Вам бы только хихикать, — махнула рукой Люська…

…В таких случаях девчонка была весьма и весьма требовательна. В движениях, взгляде и словах появлялась властная сила, и ей подчинялись, потому что она одна это умелаи знала…

— Ну ты откалываешь номера! — Горька потёр челюсть. — Где я тебе достану ясеневые листья?!

— Ну. — передразнила его Люська, — это уже твоё дело! Я своё сделаю — а ты своё делай!

— Надо сказать Димке, чтобы он тебя выпорол… — проворчал Горька, перекидывая за спину карабин.