Александр Комаров - Люди vs Боты (СИ)

Художник даже рот слегка приоткрыл от удовольствия, так интересно ему было послушать.

— Ну-ка, ну-ка, давай рассказывай!

— Короче говоря. Жил я себе поживал, разглядывал мир со всех сторон, но при этом старался как можно спокойнее к нему относиться, суета его меня почти не задевала… то есть был я почти блаженный.

— Как Будда?

— Ну Будда, ни Будда, но такой, спокойный парень был. Радовался всему, как ребенок, но сущность вещей видел издалека. И тут случился облом. Стало мне скучно. Да так, что терпеть невозможно было. Ну думаю, что за хрень! И давай искать выход из этой ситуации. На ум пришло несколько способов с хандрой такой бороться. Ты, надеюсь, понимаешь, что я говорю не просто про скуку, а про такую скуку, которая все внутри переворачивает и сама из твоих самых лучших и самых достойных мыслей веревочку плетет и чем больше ты думаешь, тем быстрее у нее работа спорится и вот смотришь — она уже петлю через крюк пробросила и табуреточку приготовила — вставай, мол. Тут уж, само собой, никакой бейсбол или баскетбол не поможет, никакое ЭйБиСи и СиБиЭс вместе взятые.

Я тогда к рюмке потянулся. Сука ты эдакая, сейчас я тебе покажу, как меня изнутри доканывать, когда я только к безмятежности приближаться начал. И что ты думаешь? Выпил я так, что ноги отказали. Лежу себе… хорошее дерьмо, думаю, получается. Вроде как справился. Отпустила. Но вот петелька под потолком висит. Я беру нож, встаю на табуретку, сейчас, думаю, перережу веревку и конец моей хандре. И что ты думаешь? Вместо того, чтобы сдохнуть, эта сука скука такой хитрющий шаг предприняла: она схватила меня за руку, за ту, в которой нож был, и подвела прямо к горлу — все, говорит, конец твой, Ланни, пришел. И я понимаю, что сильна она в тот момент, как никогда, что действительно, никуда мне от нее не деться, что и бороться-то с ней нет сил и желания, что не зла она мне хочет, а добра. Ну это тогда мне так подумалось.

Ланни остановил повествование, чтобы прочистить горло. Художник сидел на своем месте не двигаясь.

— Тут я себе, наверное, и конец бы устроил, да постучал ко мне в комнату друг мой тогдашний, принес он мне дряни от болезни мозга. Ну я ему и открыл, подарок принял… и пришла ко мне думка. Такая думка пришла, что, дескать, слабак ты, Ланни, а не умник, как всегда надеялся. Не знаю, почему мне тогда показалось, что умник не может быть слабаком и наоборот, кажется, что это не взаимоисключающие понятия, но тогда это на меня подействовало. Да так подействовало, что подскочил я против всех законов опьянения и против всего опыта растаманского подскочил… и побежал. Ну не в прямом смысле, а в умственном. Подумал я, что мир приподниму, переверну, перетяну…, пересилю…, - Ланни засмеялся, — но ничего не вышло. Через месяц я познакомился с женой своею будущей, влюбился…, а потом… семья, дети, развод. Не вышло счастья.

Его глаза по-прежнему ничего не выражали, а губы все так же были слегка приподняты. Плечи Ланни были выставлены вперед и он казался очень сгорбленным, то ли Художник не замечал этого раньше, толи эта перемена произошла совсем недавно.

— Сам понимаешь, — продолжил мужчина, — что пришлось мне идти работать. Ну вот и стал я поваром. Хотя зачем это все….

— Нравится?

— Да чему тут нравится. Гай, конечно, говорит, что любит готовить, но я этого не понимаю. Разве человек рождается для этого? Для того, чтобы научиться вкусно готовить пищу или хорошо защищать других в суде? А может для того, чтобы хорошо и бессмысленно водить гоночный болид по кругу? Да или даже руководить страной? Как может нравиться такое занятие?

Художник нахмурился.

— То есть да, конечно, нравиться оно может… но… короче все это не верно, не правильно. От слабости ума человеческого, от неспособности понять природу свою и окружающих, от бессилия терпеть нападки своего разума, терзающего тебя за бездействие и бесполезность. Ладно бы люди просто работали и помалкивали. Деньги всем нужны, что тут скажешь, нет ведь, найдется такой лицемерный кретин, который будет с пеной у рта доказывать, что ему все эти прибамбасы по душе. Что у него сердце нарадоваться не может, когда он кому-нибудь новую машину из своего салона продает. Нет бы сказать, что я просто очень деньги люблю, так ведь начнет заливать, что именно работа такая ему мила, что командировки в дальние страны его интересуют очень и вообще, помогать людям выбрать их новое средство передвижения — это для него очень приятно и даже гордость он испытывает и глубокое чувство самоудовлетворения, когда человеку поможет.

— И?

— Срать я хотел на такого мудака!

При кажущейся напряженности речи Ланни был совершенно расслаблен и говорил без особой интонации, так, будто рассказывал это уже в миллионный раз и вообще, давным-давно понял все это и теперь ему даже неприятно возвращаться и осквернять свою речь такими простыми вещами.

— Скажи, кому станет легче, что этот хмырь продаст за свою жизнь три тысячи машин?

— Может быть людям, которым он их продаст?

— Да чем же им легче-то будет?

— Ну хотя бы тем, что им больше не придется ходить пешком или ездить на своих старых, быть может, разваливающихся машинах.

— А что миру до людей этих?

— Как знать, может кто-нибудь из них…

— Что? — перебил Ланни, — кто-нибудь из них что?

— Сделает что-нибудь хорошее в мире.

— Да как же он что-нибудь хорошее может сделать, если никто и понять не может, что в этом мире хорошее, а что плохое… или лучше, что для этого мира хорошее, а что — плохое.

— А вдруг, как раз эти люди и догадаются до этого, когда будут ехать на той машине, которую он им продал в свое время?

— Или может быть, эти люди, которым предстоит додуматься до столь важных нам вещей, разобьются насмерть на этих машинах… не о том речь. Ты хочешь выстроить тут причинно-следственную связь… но это слишком наивно и идеалистично. Только если ты не пытаешься сказать, что все шесть миллиардов людей служат той небольшой группке, которой и предстоит в этом мире вершить дела. Одни посредством изготовления автомобилей, другие — одежды, третьи — электричество для них производят, четвертые — воюют для них, пятые — играют в гольф на полях своих многоденежных особняков. Да?

— Как знать.

— Мы с тобой, кстати, нечаянно пришли к Личностям и Ботам. Вот те самые люди, которые всем этим занимаются для нашей небольшой группы — это Боты, а мы в свою очередь…

— Понял я, понял, — улыбнулся Художник. — Но в этот раз мы сюда как-то с другой стороны подошли.

— Правильно. Если вернуться чуть назад, то я говорил, что никогда терпеть не мог таких лицемеров, которые от своей нелепой работы кипятком писали…, а потом… потом я встал рядом с ними… нет, работу я никогда не любил, но вот уже двадцать пять лет делаю еду и ничего… жив здоров. Правда, слава Богу, мне хватало ума никогда не рассказывать о том, как мне это нравится. Да… я знаю, что так я спасаю свой мозг, неспособный, как оказалось, больше ни на что… моя должность добавляет мне какой-никакой важности, я не чувствую себя ленивым отбросом общества, я — достойный гражданин своей страны… и больше ничего. Ничего.