Бронислав Кузнецов - Права мутанта

Вполне логично такому профессору считать своё мнение единственно правильным. Ведь кому дано мыслить вернее, чем британскому профессору?

Чтобы утвердить свою монополию на истину, английские антропологи опирались на передовые данные английской же ассоциативной психологии того времени. Ассоциативные психологи считали, что разум каждого человека руководствуется едиными законами - законами ассоциации.

Мыслить можно либо правильно, либо как-либо иначе. Английские профессора - скорее всего, мыслят правильно. Кто мыслит иначе, тот ошибается. Ясно, что всякие дикари ошибаются, ведь они приходят к другим выводам по тем же вопросам. Дикарю с профессором лучше не спорить. Что может противопоставить английской профессуре невежественный туземец - и подумать смешно.

Только, правду говоря, и британскому кабинетному профессору лучше так и сидеть у себя в кабинете: диалог с туземцем у него явно не заладится. Дикарь слишком уж неправильно применяет правильные законы мышления, потому в своих заблуждениях упорствует.

Короче, в дикарях такие профессора склонны видеть почти таких же профессоров, как они сами, но только - тугодумов-неудачников.

Иное дело - французская социологическая школа (Дюркгейм, Леви-Брюль). Эти учёные старались быть демократами, уважать чужое мнение и всё такое. Да и с представителями первобытных культур зачастую встречались лично. Вот они и показали, что всякий туземец мыслит не хуже, просто иначе. Нет общих для всех "законов ассоциации". Первобытные народности мыслят, исходя из законов "мистической сопричастности", руководствуются "коллективными представлениями". Всё у них не как у просвещённых европейцев, но не скажешь, что хуже, ибо оно - иное.

Вот так и мутанты не хуже, они - иные. Разве? Слова, вроде, верные, но звучат, как заклинание. Где-то в логике есть незаметный перегиб. Изучая мутантов, человеческая наука их очеловечивает, что неправильно. Может, и другое неправильно: зачем человеческой науке изучать нечеловеческую культуру, в чём её подлинный интерес - не в искушении ли позаимствовать нечто запретное, чуждое человечности?

Постепенно моменты яви превратились в периоды. Капитан Багров даже стал думать, что его возвращение к сознанию - это и возвращение к жизни. Хотя слабость давала о себе знать. Будто вместо крови тебе закачали болотную воду, и при каждом движении она мерзко чавкает в мышцах вместо того, чтобы их сокращать.

Что капитан видел в периоды бодрствования? Немного. Неприятную пыльную палату с деревянными (берёзовыми) топчанами под маленьким щелевидным окошком. Из людей - троих немцев в безукоризненно белых халатах. За чем - за чем, а за халатами немцы следили хорошо.

Из этой тройки постоянно при Багровее находился самый младший и наименее самоуверенный белохалатник по имени Фабиан Шлик. Да что там - этот Фабиан был просто каким-то шуганным, если говорить не самым высоким штилем.

Ещё двое немцев - Каспар Вирхоф и Дитрих Гроссмюллер - всегда появлялись вместе, и кто из них главный доктор, Багров так и не разобрался.

Появляясь, врачи первым долгом капитана осматривали, а затем заводили какой-то длинный, монотонный, утомительный, но ненужный разговор - всегда, по сути, один и тот же.

Речь шла об ошибках при оказании первой помощи, о правильно выбранном курсе антибиотиков, о новейшей аппаратуре из "Евролэба" - технике самого последнего поколения.

Багров слушал своих спасителей с вежливым безразличием, вот и не стал им пенять на неточности в деталях. Да и кто нынче не берётся судить о технике? Сам-то Багров немного в ней разбирается, но в первый раз промолчал и готов молчать дальше. Зачем расстраивать немцев?

Багрова не назвать неблагодарным. Врачей-спасителей он не обидит. Не скажет, что последнее поколение в технике - заведомо хуже предпоследнего, а то, в свою очередь - здорово слабее предыдущего. Что поделать: научно-технический регресс запустила ещё вторая ядерная война, после которой люди зажили гораздо проще. "Так больше не делают", - с грустью говорят люди, вспоминая былые годы. И только продавцы взахлёб расписывают достоинства новейших товаров. Но этим - за враньё доплачивают.

Пожалуй, одно капитана неприятно удивляло: к нему не заглядывали свои. С чего бы это?

Ну, допустим, он не самый популярный капитан. Да, распустил подчинённых, с какими-то воспитательными задачами не способен справиться, кого-то, быть может, и обидел. Ладно, Сергеев считает его фанатом-карьеристом - последствие неуместной откровенности в состоянии расстроенных чувств. Личное отношение может быть разным. Но!

Но не оставлять же его наедине с немцами, чьи разговоры с каждым разом всё больше напоминают вербовку!

В Столичную Елань пришли очень даже засветло. Вечер только издали намечался, а шла - вторая половина дня. Сюда есть и другой путь, подлиннее - через Лесную Елань, но проводник Хмырь его не знал, вот и повёл напрямик через Кабаний остров. Мимо волка, зато "с ветерком".

Подходя к селению, Веселин увидел уже знакомые треугольные дворы. Всё, как в Березани! Можно подумать, что и не уходили. От этой всеобщей треугольности почему-то стало тошно. Березань, Елань - какая разница?

Что ж, выясним, какая. В этом селении - по предварительным данным - и мутанты более грамотные, и ремёсла разнообразнее, и с фольклорными памятниками получше сложилось.

А вот и отличие - пара каменных башен на входе, с которых прозвучал оклик. Что кричали, не разобрать, но Хмырь задрал голову и отчитался:

- Притопали из Березани. Я Хмырь, со мной - двое учёных и двое охранников.

- А охранники зачем? - подозрительно спросили с башни.

- Так мы пёрлись через Кабаний. Там же волки!

Объяснение башенных мутантов удовлетворило.

- Можно, - сказали они.

Пятеро путешественников, перемазанные болотной тиной, вошли в столицу. Вошли - и на какое-то время растерялись. От ворот, выходящих на Кабаний остров, расходилось веером несколько улиц.

- Не спросить ли, где наши? - обернулся Веселин к Йозефу.

- Известно где - в Председательском доме, - ответствовал тот.

Частокол виднелся издали. Председательские дома у мутантов - за частоколами. Вот и сориентировались.

Пошли по улице, чьё направление приблизительно совпадало. Та, правда, тут же стала немилосердно петлять между несколькими невысокими холмами - впору заблудиться. Треугольные дворы по обе стороны улицы создавали причудливые узоры, но ориентиров не давали: каждый двор - словно осколок единой голограммы. Везде за заборчиком виднелись хижина - сарай - яма. И у ямы боевая свинья.

В конце концов, улица вывела вовсе не к частоколу, зато - к богатым кварталам Елани. Здесь нашлись в изобилии каменные дома (вплоть до трёхэтажных), а главное - центральная улица Столичной Елани. Она-то и вела к частоколу, к самым воротам.