Вячеслав Сизов - Штурмовой батальон

12 октября Гитлер высокопарно заявил главнокомандующему сухопутными войсками фельдмаршалу Браухичу, что, когда Москва перейдет в его руки, народы всех стран заволнуются как никогда – и «мир будет наш!».

Браухич пришел к Гитлеру, чтобы спросить, что делать с Москвой после ее окружения. «Исчерпывающие» указания по этому вопросу он в конце дня отправил Боку: «Фюрер вновь решил, что капитуляция Москвы не должна быть принята, даже если она будет предложена противником… так же, как и в Киеве, для наших войск могут возникнуть чрезвычайные опасности от мин замедленного действия… Ни один немецкий солдат не должен вступить в эти города (Москва, Ленинград). Всякий, кто попытается оставить город и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно… И для других городов должно действовать правило, что до захвата их следует громить артиллерийским обстрелом и воздушными налетами, а население обращать в бегство…»

На основании этих указаний Бок 14 октября отдал приказ войскам на продолжение операции: «1) Противник перед фронтом группы армий разбит. Остатки отступают, переходя местами в контратаки. Группа армий преследует противника. 2) 4-я танковая группа и 4-я армия без промедления наносят удар в направлении Москвы, имеющий целью разбить находящиеся перед Москвой силы противника, прочно овладеть окружающей Москву местностью, а также плотно окружить город. 2-я танковая армия с этой целью должна выйти в район юго-восточнее Москвы с таким расчетом, чтобы, прикрываясь с востока, охватить Москву с юго-востока, а в дальнейшем также и с востока». Пополненные и усиленные войска Гепнера и Клюге двинулись к Москве. Сражения разгорелись с новой силой. Несмотря на упорное сопротивление наших войск, врагу удалось на отдельных участках прорваться вглубь. В тот же день танки генерала Рейнгардта ворвались в Калинин.

14 и 15 октября бои на волоколамском и можайском направлениях приняли еще более ожесточенный характер. Поддерживаемые мощными ударами 8-го авиационного корпуса генерала Рихтгофена, соединения «непобедимого» Гепнера стремились сломить сопротивление обороняющихся войск. Наши войска мужественно отражали атаки противника, но Бок бросил в сражение новые силы 4-й армии.

День 16 октября 1941 года был самым кризисным для Москвы за все время войны. Продолжала ухудшаться обстановка и на фронте. Поэтому командующему войсками оборонительного рубежа Москвы генерал-майору Крамарчуку была поставлена задача к 10.00 17 октября занять рубеж коммунистическими, комсомольскими, рабочими и истребительными батальонами.

Из бесед с Василием Прониным, в 40-е годы бывшего председателем Моссовета.

…Он рассказал, что подготовка к защите столицы началась за полтора года до нападения Германии на СССР – с января 1940 года. С этого времени началось перепрофилирование многих десятков заводов столицы на выпуск военной продукции, большие требования были предъявлены к укреплению ПВО столицы. Под бомбо убежища приспосабливались станции метро. Для этого по туннелям прокладывали водопроводы, телефонные и электрокабели, устраивали дополнительную вентиляцию. Было построено около двух тысяч новых бомбоубежищ, уличное освещение перестроено на централизованное управление. Из москвичей было создано и обучено 19 тысяч команд противовоздушной обороны, в которых готовились к обороне более 600 тысяч человек.

С началом битвы за Москву в народное ополчение записалось свыше 300 тысяч рабочих, служащих, ученых, литераторов, артистов, художников. Всех желающих нельзя было отправить на фронт. Иначе жизнь в городе остановилась бы. Поэтому отобрали 120 тысяч человек, сформировали 12 дивизий народного ополчения. Без этих дивизий Москва бы, наверное, не устояла. Во всяком случае, они помогли продержаться до подхода резервов.

Несмотря на эвакуацию многих предприятий на восток, на отсутствие тысяч ушедших в армию специалистов, на тяжелейшее положение с электроэнергией и топливом, Москва произвела для фронта 19 тысяч боевых самолетов, 3745 реактивных артустановок, 3,5 миллиона автоматов, 9 тысяч артиллерийских тягачей, 34 миллиона снарядов и мин, 10 миллионов шинелей и т. д.

– В ночь на 19 октября 1941 года нас пригласили на заседание ГКО, – вспоминал Пронин. – Там предстояло обсудить один вопрос: будем ли защищать столицу до конца или временно отдадим ее противнику, как это сделал в 1812 году фельдмаршал Михаил Кутузов? Когда собрались в комнате, откуда предстояло идти в кабинет Сталина, Берия принялся уговаривать всех оставить Москву. Он был за то, чтобы сдать город и занять рубеж обороны на Волге. Маленков поддакивал ему. Молотов бурчал возражения, остальные молчали. Причем я особенно запомнил слова Берии: «Ну с чем мы будем защищать Москву? У нас же ничего нет. Нас раздавят и перестреляют, как куропаток».

Вошли в кабинет Сталина. Когда расселись, Сталин спросил:

– Будем ли защищать Москву до конца?

Все угрюмо молчали. Он выждал некоторое время и повторил вопрос. Опять все молчат.

– Ну что ж, если молчите, будем персонально спрашивать.

Первым обратился к сидевшему рядом Молотову. Молотов ответил:

– Будем.

Так ко всем обратился персонально. Все, в том числе и Берия, заявили:

– Будем защищать.

Тогда Сталин говорит:

– Пронин, пиши.

Я взял бумагу и карандаш. Сталин принялся диктовать знаменитое: «Сим объявляется…». Потом приказал постановление ГКО немедленно передать по радио.

Сам подошел к телефону, связался с восточными округами и стал по маленькой записной книжке диктовать командующим номера дивизий, которые следовало срочно направить в Москву. Кто-то, кажется, с Урала, пожаловался, что нет вагонов для отправки войск. Сталин ответил:

– Вагоны будут. Здесь сидит Каганович, который головой отвечает за то, чтобы подать вагоны.

Говорили мы с Прониным и о том, как восприняли москвичи решение о прекращении эвакуации и объявлении осадного положения.

– Приходится слышать иногда о том, что будто массовая паника была, будто бежали толпами, давили людей на вокзалах, – сокрушался он. – Никакой массовой паники не было. Наоборот, простые москвичи проявляли массовый героизм, а вот среди чиновников бывало всякое. 12 октября было принято решение о срочной эвакуации 500 заводов Москвы и области, специалистов, высококвалифицированных рабочих, некоторых учреждений и учебных заведений. К сожалению, мы не успели провести разъяснительную работу. И на некоторых заводах рабочие стали просто препятствовать эвакуации, считая это предательством и дезертирством. Серьезное возмущение было на автозаводе, на артиллерийском заводе, на 2-м часовом заводе. На шоссе Энтузиастов рабочие по своей инициативе организовали заслон, не пропускали машины, идущие на восток. Таково было тогда настроение основной массы москвичей. Были ли случаи паники и настоящего дезертирства? Конечно, отдельные были. В один из дней ко мне приехал известный работник ЦК Ярославский. Его брат Губельман работал начальником ЖЭКа на улице Горького. Перед этим тоже был у меня, просил эвакуировать его в Горький. Я запретил. Накануне в «Вечерке» было опубликовано постановление Моссовета, запрещающее эвакуацию всем работникам городского хозяйства: население-то надо обслуживать, Москву защищать надо! Губельман пожаловался брату. Ярославский потребовал немедленно отправить того на восток. У нас состоялся очень крупный, острый разговор. Ярославский заявил: «Какое право вы имеете оставлять людей на истребление?» Я ему, помнится, ответил: «Весь президиум Моссовета остается здесь, в Москве, все работают на защите Москвы. Мы все остаемся. Не для истребления, а чтобы остановить врага. И Губельмана для этого оставляем, и других». Сам Ярославский через три дня все же сбежал, уехал в Куйбышев. А Губельмана мы все-таки оставили.