Николай Слимпер - Бессмертный (СИ)

Он полежал еще минут десять, кровь остановилась, и боль практически прошла. Он осторожно спрыгнул с ящиков, стараясь наступать на здоровую ногу, подошел к телу, резким движение снял маску и резко отпрянул. У мертвеца практически отсутствовал кадык, вырванный Вероном, но, главное, - он был камируттом. Камирутты всегда могли отличить своих от людей, чем тоже не мало гордились. Теперь Верон вспомнил, что этот убийца тоже орудовал в основном левой рукой, но во время боя не предал этому никакого значения, как не предал он значения и тому, что ни разу не видел, чтобы люди так двигались. Этот камирутт был намного старше Верона, и казался даже еще взрослее, так как выглядел каким-то больным, хотя в бою он никак не проявлял свою слабость.

Верон, сам того не желая, нарушил негласный кодекс камируттов - убил соплеменника. Он защищался и даже не подозревал, кто его противник, но это не умоляло его позора. Он стоял и тяжело дышал, широко раскрыв глаза и рот. Он не знал, что делать. "Меня никто не видел, - судорожно подумал он и оглянулся, - и никто не узнает, что я сделал, если сам не сознаюсь. А я не сознаюсь". Он еще раз посмотрел по сторонам и даже наверх, ожидая увидеть в небе осуждающие глаза его товарищей, но их, разумеется, там не было. Сейчас они так же сражаются с другими убийцами и умирают, и кто знает, может среди них даже больше камируттов, чем людей, так что не один он мог совершить сегодня этот грех.

Верон подхватил тело мертвого, забыв о раненой ноге, и положил на ящики, потом забрался сам, снова взял тело и проделал то же снова, взобравшись на верхние коробки в третьем ряду. Как оказалось, другая сторона переулка тоже была заставлена ящиками. Верон аккуратно, словно стараясь не навредить уже мертвому телу, сбросил убийцу вниз. "Когда его найдут, я буду уже далеко, никто и не подумает, что его убил я. А может его вообще примут за одного из нападавших, маски-то на нем больше нет, а мало ли, кто какую одежду носит".

Верон сел на один из ящиков, свесив ноги, и начал разглядывать странной формы клинок, вспоровший ему ногу и порезавший спину. "Войди он чуть глубже, мог бы переломить мне позвоночник, а от этого даже я вряд ли смог бы оправиться. А ведь у него было много возможностей меня убить, но он почему-то медлил. Это об этом он говорил, что иногда бывают такие моменты в жизни, когда приходится забыть все, чему ты следовал? Похоже, ему самому забыть не получилось, потому он и не смог убить меня, своего соплеменника". Верон слез с ящика и, припадая на больную ногу и подняв с земли свою куртку, побрел в сторону стены, отделяющей эту часть города от центра. Он не знал, что делать дальше, но понимал, что ему нужно завершить начатое, а потом он свалит с этой чертовой планеты и больше сюда никогда не вернется, только сначала нужно сказать об этом брату. Он шел, слегка прихрамывая, и даже не вспомнил об утерянном пистолете, лежащим в трех шагах от трупа убитого им камирутта.

Верон уже видел стену и шел к ней, практически не хромая, поворачивая голову лишь при звуке очередного взрыва. Вдруг он услышал какой-то шум справа в нескольких метрах от себя, который исходил из-за дома, как раз примерно в том месте, где горело одно из деревянных строений, поднимая высоко в небо столб дыма. Когда гераклид добежал до открытого пространства возле четырехэтажного дома, то перед ним предстала ужаснувшая его картина.

***

Мара плакала, стоя на коленях, и даже не пыталась унять слезы. Ее мать лежала перед ней в лужи крови и не дышала. На ее животе расцвел красный цветок. В нескольких метрах от нее лежал тот самый мальчик с взъерошенными волосами, который не плакал в подвале, и которые не плакал и сейчас, но не потому, что храбрился, а потому, что из-за боли просто забыл, как плакать.

Их было трое и они были вооружены. Спустившись в подвал, они начали смеяться, потом приказали всем вылезти. Две женщины преклонного возраста крикнули, чтобы они убирались, что тут только мирные женщины и дети, и направили в сторону камируттов лопаты, давно хранящиеся в подвале. Их убили без церемоний, каждую одним точным выстрелом в грудь. Остальных, под угрозой смерти, вывели наружу.

Напротив подъезда загорался один из двухэтажных деревянных домов с небольшим огородиком подле него.

Людей поставили в один ряд. Дети плакали, камирутты смеялись, перекидываясь шуточками.

- А у нас тут есть пара красавиц, - заговорил один из них противным голосом, - моя чур вон та чернявая, больно она на наших баб похожа. Женщина зло сплюнула им под ноги.

- Смотри-ка, - заговорил другой насмешливо, - еще и брыкается. Ну точь-в-точь, как наши. Чур я тогда второй.

- Да пошли вы! - выкрикнула Марена. - Я лучше себе язык откушу, чем позволю кому-то из вас до меня дотронуться!

Марена не была камируттом, но долгая жизнь с представителем этой расы и совместный ребенок сильно изменили ее характер. Она переняла тяжелый темперамент камируттов, хотя проявляла его крайне редко, лишь в случаях, когда ее охватывали сильные эмоции. Она никогда не испытывала столь сильных негативных чувств, как сейчас: ненависть и страх, страх не за себя, а за дочь.

- Ну и нрав, - заговорил другой. Голос его был холодный и устрашающий, как и вид помятого лица. - Нет, до камирутток ей, как до Куроврахоса вплавь. - Он молниеносно выхватил длинный нож и вонзил женщине в живот. Она открыла рот, из которого полилась струйка крови, захрипела, согнувшись пополам, и упала на спину, опрокинув за собой свою дочь, все еще держа ее за руку. Девочка закричала, дети вокруг заплакали еще сильнее, а взрослые ошеломленно прижали ко рту ладони, подавляя крик.

- Да что же вы делаете, ироды! - пронзительно закричала одна из бабулек.

- А ну заткнулись! - рявкнул главный. - Хотите разделить с ней судьбу?

- Только и можете, что женщин и детей бить, импотенты, - выкрикнул из толпы детский голос, который и слов-то таких не должен был знать.

- Кто... кто это сказал? - Тот, что с противным голосом, просто закипел от гнева. Для камирутта сомнение в его силе, неважно какой, было очень сильным оскорблением.

- Не надо, - зашептал старушечий голос. - Иолай, они же тебя убьют.

- Они всех убьют, - по-детски бесстрашно сказал мальчик, выходя из толпы позади тела убитой. - Так зачем доставлять им удовольствие и самим подставлять шеи?

- Ах ты мелкий ублюдок...

- Ты свою висюльку между ног так же называешь? - усмехнулся светловолосый мальчик. Он всегда сначала делал, а потому уже задумывался о последствиях, и то, лишь в тех случаях, когда они наступали..

- Иолай, перестань! Прошу, - обратилась бабушка к грозному подходящему камирутту, - он всего лишь ребенок, он не хотел. Он не понимает, что говорит.

Сильный удар кулаком в лицо отбросил старушку и она притихла, распластавшись на земле. Иолай хотел подбежать к ней, но не успел, удар ногой выбил у него из легких воздух, он упал и скрючился, хватаясь за живот. Глаза тут же защипало, но он заставил слезы высохнуть прежде, чем их кто-то увидит.