Св Са - Наследник рода Ривас

Самым полезным на будущее занятием, ну кроме тренировок, конечно, было составление единой классификационной таблицы растений и животных. И вот здесь мне неоценимую помощь оказали Гуго Лантье, что в общем-то неудивительно, и Тереза, что никак не вязалось в моей голове со сложившимся образом. Но факты – упрямая вещь! Та самая егоза, ни минуты не способная посидеть спокойно, становилась полностью сосредоточенной и очень усидчивой, как только дело касалось систематизации, классификации и вообще растений.

Самым же грязным за это время я считаю вынужденное общение с бароном Шварцвален. Уж не знаю, почему он не приехал во время первой кварты, но когда прибыл, визжал как свинья, которую режут. Досталось и дочери, «забывшей долг перед родом», и Георгу «потакающему всяческому безумию», и мне, «недостойному своего высокого титула». Через полчаса я был готов отдать ему любую сумму, лишь бы заткнулся.

Спас меня Даниэль. Появившись за спиной барона, он минут пять внимательно послушал его, затем махнул лапой и очень реалистично изобразил скуку. Скуку?! А ведь точно: барон больше играет, правда играет талантливо, не отнять, чем разъярён по-настоящему. Совершенно успокоившись от этого открытия, я прервал Шварцвалена на полуслове:

– Чего вы хотите?

Барон аж поперхнулся воздухом.

– Я требую немедленного расторжения этой никчемной вассальной клятвы и денежной компенсации за умаление моей чести!

– А если подумать?

И тут барон полностью переменился. Поправив галстук и натянув на лицо вежливую улыбку, он присел напротив меня.

– Что ж, давайте обсудим, на каких условиях я соглашусь забыть вашу недостойную выходку…

В общем и целом мне удалось сбить Шварцвалена с его первоначальных ста тысяч до десяти. Хомяк был в восторге! Он упал передо мной на колени и отбивал поклоны. В моей голове проносились мольбы фамильяра научить его так торговаться.

А ларчик открывался просто. Барон не столько хотел денег за Аликс, сколько гарантий того, что она ни при каких обстоятельствах не станет претендовать на его титул. Дав понять, что в этом вопросе поддержу барона, я сразу добился двукратного снижения цены. А потом в бой вступил сам Даниэль. Он настолько потешно при каждом аргументе барона разыгрывал целую пантомиму, то угрожая тому невесть откуда взявшимся ножом, то хватаясь за сердце и падая в обморок, что я не мог удержаться от улыбки. И каждая такая улыбка несколько снижала названную бароном цену.

При расставании я «не заметил» протянутой руки барона и долго потом, после его отъезда, смывал с себя липкую грязь его присутствия. Даниэль был со мной полностью солидарен. Он даже отказался от засахаренных фруктов, которые я предложил ему в уплату за помощь при этом разговоре.

В науке барона Рада я по-прежнему был отстающим. И по времени возможного нахождения в фокусе, и по проценту ускорения восприятия я был хуже даже Гуго или своих телохранителей. Единственно, в чём я был лидером – выходить из ускоренного восприятия самостоятельно до истощения. Это по-прежнему мог я один.

День рождения Терезы в этот раз обошёлся без сюрпризов, если не считать таковым робкие попытку Гуго поухаживать за Кристи. А я-то думал, что ему нравится Тереза! Впрочем, Кристи настолько явно показывала, что она принадлежит мне, что бедный Гуго скоро отстал.

А ночью после дня рождения Кристи устроила мне прогулку. Да уж, после этой прогулки лошади без боя уступили первое место любимых средств передвижения.

Приближение очередного выброса я почувствовал двадцать девятого апреля и тут же сорвался в маркизатство. Там я запланировал провести время до сессии, тем самым отбыв срок за лето, поскольку скачки в Аскоте и так лишали меня части законного отдыха. Дожил, уже скачки воспринимаю как тяжкую обязанность! Но ведь так оно и получается! А исполнение тяжких обязанностей требует адекватной компенсации.

Приехав, я тут же озадачил Клода поиском подходящей виллы на Майорке сроком с середины июня по начало июля. Сам же связался с тетей Женевьев и попросил её помочь в поиске. Она с радостью восприняла эти новости и тут же стала строить планы на совместные с её семьёй развлечения для моей «свиты».

Выброс прошёл ожидаемо тяжело, несмотря на то что в этот раз я нисколько не экспериментировал. Да и резерв в результате выброса вырос всего на восемь десятых эона.

В этот раз я чётко решил отлежаться в постели ровно столько, сколько потребуется для полного выздоровления. Тем более что до приёма у родовитой Клариссы было ещё три дня.

Вот как раз три дня я и лежал. Нормально уснуть получилось только в пятницу. Правда, и уснул я уже так, что на приём пришлось поднимать.

Не успел я удивиться многолюдности сборища, как был сразу же атакован различными деловыми предложениями. Что меня насторожило – большинство этих предложений исходило от Галлов – либо «Галлов из Галлии», либо Галлов, давно уже живущих здесь, либо людей, известных мне как активные сторонники прогалльской партии. Очевидно, со строительством железной дороги увеличение влияния Галлии в этом районе стало несколько больше, чем я или правительство Белопайса рассчитывали.

Чего мне только ни предлагали! Самым запоминающимся было строительство крупного рыбоперерабатывающего предприятия. Ага, в десятках километров от моря. В конце концов мне это надоело, и я сбежал к дамам, нагло воспользовавшись преимуществом своего возраста.

Мой расчёт оправдался… процентов на пятьдесят. Да, действительно, из-за малых лет я не мог рассматриваться как добыча для этих светских львиц. Однако я совершенно выпустил из виду, что на Земле женщины не менее мужчин занимаются делами. Так что по большому счёту я поменял лишь источники «соблазнительных» предложений, сами же предложения остались прежними. Так что я натравил их на родовитого Этьена, а сам сбежал и от них.

Остальные дни пребывания в маркизатстве запомнились лишь эпизодом суда над родителями одарённого мальчика, который устроил выброс и разрушил лавку соседа – горшечника. Не став долго разбираться, я взял с горшечника клятву об истинности ущерба и выплатил его, повесив свою выплату в виде беспроцентной ссуды на мальчика, с обязательством погасить долг в течение двадцати лет. От штрафов же я родителей мальчика избавил, поскольку, по их показаниям, это был его первый выброс, а сами они были неодарёнными.

Восьмого мая я выехал в Лилль. Придя к мастеру-ремесленнику, я застал его за необычным занятием. Мастер с остервенением, время от времени прикладываясь к бутылке, раскурочивал какую-то конструкцию, потерявшую уже первоначальный вид настолько, что я не смог опознать её даже приблизительно. На мой резонный вопрос, что это такое, он ответил: