Каждый за себя (СИ)

А в придачу неритмичные вспышки в ультрафиолете и инфракрасном. Незаметные глазу, но сводящие с ума приборы ночного видения. Зато музыка лилась мягкая, не раздражающая, не вздергивающая. Тихо так, будто шепчет на ухо: здесь спокойно, расслабься – наберись сил... пригодятся.

Тут билось размеренно и гулко самое сердце сектора.

Бармен за стойкой увидел Су Мин и, не задавая вопросов, начал мешать коктейль. И только поставив перед девушкой бокал, обратился к её спутнику. Тот попросил пива.

Пока Су Мин тянула через трубочку свою слабенькую и сладенькую бурду, подошёл официант и замер рядом, чтобы проводить за столик.

Винс, сохраняя каменную морду, про себя всё-таки усмехнулся. Игры. Старые добрые игры. Демонстрация. Только теперь уже для него. Что ж, приятно…

В этот миг кореянка вдруг дёрнулась. Еле-еле, однако рейдер насторожился – не просто же так она согласилась именно на «Хризантемы», чего б ей тут напрягаться?

– С гайдзинами, значит, мы не встречаемся?! – квадратный негр с толстой шеей, обритой башкой и выразительной эспаньолкой на морде вырос в пятачке света, играя мускулами под просторной футболкой. – А этот типа, мля, узкоглазый?! Типа свой?!

Колоритный мужик! В зимних спортивных штанах, толстых кроссовках, с золотым перстнем на мизинце. Винсент готов был спорить, что на шее под футболкой у чернорожего болталась и золотая цепь, толщиной с палец. А вот думать он явно не думает. Приписать кореянке японское слово... намекнуть, что она японка . Или ему все азиаты на одно лицо? В любом случае, за куда меньшее убивают на месте.

Тем временем из-за спины крутого «спортсмена» неслышно вышел Ушлый, уже надевший шляпу. По пятам за бонзой проследовали двое его охранников. Место встречи, значит? Хе-хе…

Пока Винс с интересом разглядывал нового представителя сектора, тот многозначительно подвигал тяжелой челюстью и ткнул пальцем в рейдера:

– Эт, типа, не гайдзин?

Су Мин к удивлению Винса в ответ лишь расслабленно улыбнулась и развела руками:

– Бивень, твой отец был бакланом. Твой дед был бакланом, – девушка облокотилась о стойку. – И твой сын тоже будет бакланом. А кто все твои женщины, я лучше промолчу.

Правая ладонь кореянки развернулась к бугаю, и тот вдруг, коротко дёрнувшись, упал.

– Впрочем, о чём говорить с бакланом? – девушка посмотрела на официанта. – Веди. Мне надоело тут стоять.

Уже подходя к столику, Винс сказал:

– Беспроводной тазер – не самая надёжная вещь.

Его спутница пожала плечами:

– Кого любит мир, тому и соломинка – надёжный мост, – в полутьме улыбка девушки была не видна, но угадывалась в голосе.

* * *

У Айи опять болела голова. Не остро, до рези в глазах и тошноты, а нудно, монотонно. Боль расходилась волнами, как круги по воде. Разбуженная внезапной пробежкой и грохотом выстрелов, она родилась, словно далекое эхо. Только, в отличие от эха, не удалялась, а наоборот, неспешно приближалась, усиливалась.

У кроликов было тепло, но слишком людно. Общий зал у них, видимо, редко пустовал. А ещё на скамье возле стены девушке отчего-то именно сейчас было неудобно. Собственная одежда, впервые за последние дни сидящая по размеру, начала раздражать и мешать. Хотелось сдернуть с себя всё, вплоть до белья. Казалось, каждый шов впивается в тело. И голоса раздражали, и запахи. Даже нет, не раздражали. Бесили.

Однако народу припёрло трепаться. Керро, Алиса и Роджер свалили в одну из комнат, видимо, обсуждать грядущий рейд. Потом к ним присоединился Мать Тереза. Сидящие возле окна Эсмеральда, Питер Пэн и Тарзан резались в карты и о чем-то спорили. Карты шуршали и звонко шлёпали рубашками об стол. Эсмеральда притоптывала тяжёлым ботинком. Питер Пэн громко и заливисто смеялся… Чуть в стороне Покахонтас равнодушно разбирала свою снайперку. И все эти звуки Айю тоже неимоверно раздражали.

А ещё начала чесаться голова. Невыносимо! Откуда-то изнутри. И запястья. Девушка скребла их, пока не поняла, что вот-вот раздерёт до крови. Даже сидеть не было никаких сил!

Она поднялась, прошлась по комнате. По счастью, никто не обратил на эти передвижения внимания. Зашёл Железный Дровосек. Приставил к стене штурмовую винтовку, порылся в лежащем на скамье шмотнике, достал из него что-то съедобное и бутылку воды. Сел на лавку, зашуршал обёрткой.

В этот миг у Айи со звоном лопнуло терпение, накрыв отдачей.

Безо всякой причины захотелось подойти и ударом ноги опрокинуть прислоненное к стене оружие. Так, чтобы с грохотом! Чтобы летело по полу! Чтобы все вскочили, заорали. Чтобы драка. У неё ведь нож есть. Конечно, она не отобьется. Но зато хоть повеселится.

– Мелкая, ты чё? Вштыривает? – спросил вдруг Дровосек, пристально глядя на девушку.

Покахонтас отвлеклась от своего занятия. Картёжники тоже прервались, оглянулись и теперь смотрели спокойно, но настороженно.

– Нет, – хрипло ответила Айя.

– А то я не вижу, – мужчина отставил в сторону бутылку с водой. – Иди, ляг. Без дурости только.

Вот как он догадался? И что такое с ней? Почему он понимает, а она нет? Бесит!

Айя с размаху села на лавку и замерла, уставившись под ноги.

– Вали спать, – миролюбиво посоветовал Дровосек. – Это в тебе адреналин бурлит. Отдохнёшь, и пройдет. А не пройдёт, доктор пилюльку даст. Не мечись. В глазах рябит.

И он снова захрустел сухарем.

Девушка посмотрела на собеседника. Он был рыжим. Но не таким, как она. Борода, волосы и брови – тёмно-медные. Лицо приятное – веснушки бледные, но не безобразными кляксами, как у Айки, а такие мелкие и редкие.

– Иди, – ровно повторил мужчина.

Может, он прав, и надо всего лишь выспаться?

В соседней комнате было пусто, если не считать Доктора Куин, которая, устроившись на одном из спальников, чесала перед зеркальцем длиннющие волосы, присыпанные каким-то порошком.

– Ты отдыхать, дорогая? – осведомилась Микаэла, услышав шаги Айки.

– Угу, – буркнула та.

– Душ в наше время – роскошь, – спокойно пояснила Куин. – Но химия спасает от вшей и грязи. У тебя чистая голова?

Айя мрачно кивнула.

Микаэла продолжила размеренно водить щеткой по волосам, вычёсывая порошок. По мере того, как тот осыпался, длинные пряди становились всё более блестящими и даже начали потрескивать от статического электричества. Когда волосы стали совсем чистыми, женщина стянула их кожаным шнурком, отряхнула юбки и подошла к угрюмой гостье.

– Почему же чешешься? – спросила Док.

Девушка на это пожала плечами. Говорить не хотелось. Щемило затылок, болел лоб, все тело зудело, одежда мешалась, а изнутри поколачивало – не дрожью, но каким-то чуть вибрирующим напряжением.

Макаэла коснулась ладонью пылающего Айиного лба, а та с изумлением заметила, что доктор Куин была, пожалуй, самой зрелой из кроликов. Ей было за сорок.