Екатерина Лесина - Внучка берендеева. Второй семестр

Мог бы и помолчать.

Припомню я ему, как станет к Станьке свататься… все припомню.

– Зосенька. – Голос Архипа Полуэктовича сделался ласковым-ласковым, прям медвяным, отчего сердечко мое екнуло и обвалилось в пятки. – Ходь сюда, Зосенька.

– Зачем?

– Побеседуем…

– Так… мы ж и так… – Ходить туда, куда он показывал, я не желала. И не могла. Ноги к грязюке приросли словно.

– И так мы, и этак… и по-всякому… – Он сам ко мне шагнул и за ухо ухватил, крутанул так, что из глаз искры сыпанули. – Вразумляешь вас, вразумляешь, а что в итоге?

Я только пискнула, что мыша придушенная.

– А в итоге получается, что головы ваши как были пустыми, так и остались… – и в другую сторону ухо крутит.

Этак и вовсе открутит!

И кому я, безухая, надобна буду?

– Я… я… я не знала… неспокойно было. И все, – выдавила я, когда Архип Полуэктович ухо выпустил. Пальцами пощупала – целое. Только распухло так, что волосьями не прикроешь.

Хлопцы глядят сочувственно, но лезти не лезут.

– Неспокойно… вот мне с вами неспокойно! А это… – Архип Полуэктович ткнул пальцем в огненный столб, который и не думал пропадать, – это называется чрезвычайное происшествие. И в следующий раз, если кто-то решит, что ему вдруг стало неспокойно, что примерещилось нечто, пусть уж даст себе труда сообщить. Ясно?

Куда уж яснее.

Я, ухо рукой прижимая, кивнула.

– Ясно?! – рявкнул Архип Полуэктович так, что и пламя в сторонку качнулося.

Хлопцы спешно закивали.

– Тогда брысь отсюдова…

– А…

– Не вашего ума дело.

Сказано сие было жестко, и Еська понурился. Евстигней плечи опустил, а Елисей, сверкнув желтым волчьим глазом, выдрал волосинку из рыжей гривы да будто бы случайно в грязь уронил.

Понятно.

Вновь слушать станет.

– Брысь! И бегом, бегом… деятели-изобретатели… чтоб вас… никакого покою…

Мы и побегли.

Правда, спешили не особо.

В груди пекло.

Теперь уже постоянно, даже во сне. Пожалуй, особенно во сне. И Арей опасался засыпать. Он держался столько, сколько получалось. Он терял счет времени – дни и ночи становились похожи друг на друга. Да и как различать их в каменном мешке, где его заперли.

Огонь ненавидел темницы.

И желал свободы.

Огонь требовал выйти. И вообще, чему Арей подчиняется? Кому он подчиняется? Тем, кто много слабее его, Арея? Он способен уничтожить любого…

…тех, кто приходит.

Говорит.

О чем?

Разве способны они понять…

– …послушай, – голос Фрола Аксютовича доносился сквозь гул пламени. – Ты не должен поддаваться. Ты хозяин над силой своей…

Огонь смеялся.

Хозяин?

Разве Арей способен на что-то без него? Нет, это огонь создал это тело. Огонь его и разрушит, если, конечно, Арей не проявит толику благоразумия. Пусть он выйдет.

Хотя бы из круга.

– Пентаграмма тебя сдерживает. – Фрол Аксютович приносил ужин. Или завтрак? Обед? Не важно, человеческая еда давно стала лишней. Арею требовалось иное, но ему не позволяли.

Мучили.

– Но это временное решение… Арей, чем больше проходит времени…

…время ничто.

Время имеет значение только для людей. А пламя вечно. И Арей вечен… бессмертен. Всесилен.

– Арей…

Они не понимают.

…иногда вместо Фрола Аксютовича появлялся другой. В нем тоже горел огонь, но плененный…

– Еще держишься? – этот другой злил.

И злость открывала пламени выход. Оно вспыхивало, катилось огненной стеной к границе пентаграммы и разбивалось на искру.

– Держишься… знаешь, а я ждал от тебя большего… – тот другой был насмешлив.

Он не сочувствовал.

Почему?

Потому что ему все равно, выживет ли Арей.

И даже выгодна смерть его. Это озадачивало. И вновь же злило.

– Все-таки человеческая кровь сказалась… твой отец был слаб. И эта слабость передалась тебе.

– Нет.

– Надо же, заговорил. – У того, другого, имелось имя. И Арей его вспомнил. С трудом, но вспомнил. – Значит, еще не все потеряно… смолчал бы, я бы тебя уничтожил. Знаешь почему?

– Нет.

Говорить сложно. Человеческая речь примитивна, скупа на оттенки, ей не сравниться с песней пламени, и потому Арею не нравится говорить.

Тяжело.

Но тот, другой, не станет слушать огонь.

– Потому что потеря речи – первый симптом полной деградации. Немые не возвращаются. Никогда.

Кирей.

Он родич. Дядя. Он нахален и горделив.

Не поможет.

Ни Арею не поможет, ни огню. И милосердия ждать не стоит… какое милосердие от того, кто сам обрек Арея на эту муку? Теперь он почти вернулся, и пламя отползло, затаилось в груди.

Жжет.

И плечи горят. Руки… Арей взглянул – так и есть, обгорели едва ли не до кости. И черно-красная спекшаяся шкура потрескалась.

Было больно.

Арей не хотел больше боли, и потому позволил огню забрать ее. Спрятался. Ненадолго. Конечно, ненадолго… время ведь не имеет значения. Кирей вернется, и тогда они поговорят. Быть может.

Появление этого гостя Арей пропустил. Он спал.

Или находился в полусне…

Или вовсе умер, вновь позволив пламени одержать верх. Он устал бороться, и, говоря по правде, каждое возвращение требовало все больших сил. А сил не оставалось.

У человека.

– Доброй ночи, Арей, – сказал гость, озираясь, словно сам не понимал, как оказался в этом месте. Что за оно? Арею казалось, он неплохо изучил Акадэмию, но сейчас, сколько ни пытался, не мог понять, где находится.

Под землей?

Над землей?

Вовсе не в Акадэмии?

Камень вокруг.

Под ногами – гранит. Стены им же укрыты… и потолок… дверь и та за щитом гранитным прячется. Но хуже – не камень, истинное пламя способно и его заставить плакать, но рисунок, в камне высеченный. Арей изучил его, запомнил намертво, каждую линию, каждый поворот.

Рисунок был идеален.

Но пламя вновь и вновь пыталось прорваться сквозь границу.

– Не надоело тебе сидеть на цепи?

Слова сгорели в огне пожухшими листьями, и пепел их царапнул горло.

– Ты меня понимаешь? – Человек склонил голову набок. – Должен понять… или ушел слишком далеко? Жаль, если так…

Его разглядывали.

С интересом. С легким сожалением, которое ощущалось перцем на губах. И Арей знал, что сожаление это – вовсе не оттого, что он, Арей, скоро умрет. Нет, гость сожалел, что смерть эта разрушит его планы. И огню, который мнил себя всеведущим, стало любопытно.

Настолько, что огонь позволил Арею вновь стать человеком.

Ненадолго.

– Кто… ты…

Арей сумел подняться.

На четвереньки.

И добрался до линии, вплавленной в камни. Остановился, не способный ее пересечь. Будь он человеком… для человека линия – лишь линия. Переступит и не заметит, но нынешний Арей был пламенного роду, огненного племени.

И потому замер.

– Поди ж ты, говорить способен. – Человек присел на корточки.