Макс Мах - Кондотьер

Сопротивляться не имело смысла. Генрих позволил себя обыскать, выражая возмущение ровным голосом – для протокола – и только по-немецки. Вышел из дома, окруженный настороженно зыркающими по сторонам оперативниками, сел в машину с задернутыми шторками на окнах, устроился поудобнее между двумя крупного сложения охранниками и закрыл глаза. Ему было чем заняться на пути в «узилище». Следовало обдумать кое-какие факты и обстоятельства. Осмыслить их в контексте других фактов и обстоятельств, понять, принять решение. А тут, благодаря флотской контрразведке, и досуг очень кстати образовался. Сиди себе в теплом салоне автомобиля, дремли, думай. Этим он и занимался, так что время поездки не пропало даром и прошло быстро. Генрих и не заметил, как исчез в потоке прошлого целый час жизни.

– Итак? – спросил он по-немецки, оказавшись в комнате для допросов. Его не били пока. Не связали, хотя и сковали руки наручниками. Посадили на привинченный к полу табурет, поставив за спиной крепкого парня, следить за телодвижениями, и все, собственно.

Просторная комната без окон, но зато с зеркалом в боковой стене. Табурет, стол у противоположной стены, два стула. За столом двое: мужчина и женщина.

– Итак?

– Ваше имя, звание, гражданство? – вопросы задает Ольга. По-русски. Мужчина смотрит на Генриха и до времени молчит.

– Baryshnia, я не понимаю по-русски!

– Ваше имя, звание, гражданство? – на этот раз по-немецки спрашивает Ольга.

– Вы не представились, барышня! – Генрих знал, его люди не спят, но пока Людвиг свяжется с Бекмуратовым или еще с кем-то из контрагентов, здесь, в секретном подразделении флота, могли произойти весьма драматические изменения. Все вплоть до убийства, а посему имело смысл тянуть время, но не обострять. Опыт – а он, как говорил поэт [27] А. С. Пушкин. , сын ошибок трудных – подсказывал, что, начав применять силу, некоторые вполне вменяемые с виду люди очень скоро находят себя лицом к лицу с окровавленным трупом. Запытать человека легко, добиться, чтобы он говорил правду, – трудно. И нет ничего удивительного в том, что люди сплошь и рядом выбирают самые простые решения.

«Тупицы и лентяи!»

– Если я представлюсь по всей форме, у вас останется один путь – официальное делопроизводство. А оно грозит вам, Генрих Романович, большими неприятностями, – заговорил мужчина. По-немецки он изъяснялся сносно, но по всему выходило – работает не на германском направлении.

– И, тем не менее, я рискну. Ольгу Федоровну я уже знаю, так что госпожа Станиславская может не беспокоиться, а вас – нет.

– Капитан первого ранга Зарецкий Лев Константинович, начальник контрразведывательного управления Балтийского флота. Вы удовлетворены?

– Удостоверение, пожалуйста.

– Оно на русском языке.

– Покажите.

Мужчина встал, подошел к Генриху и, вынув из кармана, раскрыл перед ним удостоверение, затянутое в бордовую с золотым тиснением кожу.

– Теперь мы можем перейти на русский язык?

– Можем, – кивнул Генрих и обернулся к зеркалу. – Для протокола. Отметьте, будьте любезны, что русский язык я выучил в детстве от своей няни Арины Родионовны.

– Издеваетесь?

– Развлекаюсь, – улыбнулся Генрих.

– Итак, ваше имя, звание, гражданство? – задал вопрос Зарецкий, возвращаясь к столу.

– Генрих Хорниссе, гражданин Швейцарской Конфедерации, воинского звания не имею.

– Однако вы известны, как полковник Хорн, разве нет?

– А Петр Константинович – как государь-император, и что с того?

– Допустим, – капитан достал из кармана и положил на стол российский общегражданский паспорт, неторопливо пролистал страницы. – Однако, согласно этому документу, вы, сударь, находитесь в русском подданстве, и зовут вас Генрих Николаевич Шершнев.

– Для протокола! – Генрих снова повернулся к зеркалу и смотрел туда, в зазеркалье, словно мог видеть тех, кто прячется в комнате за стеной. – Это подлог и инсинуация. Паспорт мне не принадлежит, моих отпечатков на нем нет.

– И в самом деле! – Зарецкий словно бы даже обрадовался. – И бог с ним! Вы ведь не тот Шершнев, что в паспорте. Вы не Николаевич, а Романович!

– Слишком много слишком сложных русских имен, – покачал головой Генрих. – Я запутался. Попробуйте объяснить простыми словами, о чем мы, собственно, говорим? Вы обвиняете меня в подделке документов?

– Нет, я обвиняю вас в том, что вы, сударь, государственный изменник, предатель и подлец, лишенный решением военного трибунала званий и наград и приговоренный к бессрочной каторге. Я обвиняю вас в том, что вы бежали с каторги, убив при этом одиннадцать человек, в том числе нескольких жандармов и офицеров при исполнении. То есть в дополнение к прошлым вашим винам вы также убийца и беглый каторжник. И этого вполне достаточно, чтобы вздернуть вас по решению военно-полевого суда, а состав его согласно Уложению о военно-полевых судах на Императорском военно-морском флоте может ограничиваться двумя старшими офицерами. Я – капитан первого ранга, Ольга Федоровна, – вежливый кивок в сторону женщины, – капитан-лейтенант. Как полагаете, можем мы вас повесить?

– Не можете! – Генрих едва не улыбнулся, поняв, откуда у этой истории «ноги растут». Капитан почти слово в слово пересказал один печальной памяти оперативный документ, гулявший лет двадцать назад по просторам империи, от одной «право имеющей» конторы к другой и обратно.

– Это отчего же?

– А оттого, милостивый государь, – улыбнулся Генрих, что нет и никогда не было такого человека – Генриха Романовича Шершнева. И суда над ним не было. И на каторге он не сидел, а значит, с нее и не бежал. Шершнев – фантом. Идите и поищите, господин флотский дознаватель, свидетельство о рождении этого Шершнева! Запись в церковной книге? Решение суда? Кого вешать-то станете? Анонима, которого вы по ошибке приняли за беглого преступника, имени которого даже не знаете?

– Вы будете отрицать, что служили в Первом шляхетском полку? – подался вперед капитан Зарецкий, глаза его сузились, скулы побледнели. Он еще ничего не понял, но – не дурак – уловил самую суть.

– Нет, – покачал головой Генрих, – Не буду. Служил. Но вам, сударь, придется побегать в поисках людей, которые могли бы это подтвердить.

– Найдем.

– Но не сегодня, а время, между тем, уходит.

– Мы не торопимся.

– Торопитесь! – возразил с улыбкой Генрих. – Вы не забыли, случаем, кого арестовали вместе со мной? Вы уверены, что за домом не велось наблюдение и о случившемся не доложено по инстанции?

– Стоп! – поднял руку Зарецкий. – У нас есть записи в архиве полка, экзамен в Академии…

– Нет!

– Объяснитесь.

– Из полкового архива вы сможете узнать, что там с 1928 по 1936 год служил некто Шершнев. Но! Во-первых, вопреки записям, Шершнев не фигурирует ни в одном наградном деле. Кого же тогда награждали теми орденами, которых потом лишили? Не знаете? Хорошо. Пойдем дальше. Шершнев не сдавал экзаменов в Академию. И, в-третьих, откуда он вообще взялся этот Шершнев и какое отношение ко всему этому имею я?