Рус Агишев - Зеленый фронт (СИ)

Молча Вилли добрался до глубокого кожаного кресла, где с кряхтением устроился. Потом потянулся к небольшому столику, где, мгновенно вспомнил генерал, стоял его любимый коньяк, и налил себе полную рюмку.

— Какой чудесный напиток! Просто амброзия. Напиток богов, — проговорил он, смотря на солнце через янтарный напиток. — А вы, господин генерал, чрезвычайно прозорливы. Вашего капрала съели, ну или почти съели… Ха-ха-ха-ха! Теперь, кажется, пришло время рассмеяться мне! Этого неповоротливого жирного урода просто сожрали! — Майор даже хрюкнул от удовольствия, сделав еще один затяжной глоток. — Представляете, сожрали! И судя по его диким воплям, они сделали это живьем! Ха-ха-ха-ха!

Генерал окаменел. Так с ним еще никто не разговаривал! «И кто? Этот выскочка, толком-то и пороха не нюхавший? — его глаза метали молнии на ничего не подозревавшего Вилли. — Да пусть засунет эту бумажку в … Нет лучше пристрелить этого наглеца! Война все спишет…».

Расстегнуть кобуру секундное дело. Еще меньше времени нужно для того, чтобы прицелиться и нажать на курок. Хотя с такого расстояния можно было и не целиться. Каких-то пара метров!

Бах! Бах! Грохот выстрелов сотряс воздух! Сразу же в дверь вломились дюжие гренадеры во главе с адъютантом, размахивающим вальтеров. «Молодец! — автоматически зафиксировал генерал. — Надо запомнить».

— Все нормально, — негромко произнес генерал, засовывая пистолет в кобуру. — Я повторяю, что все нормально!

Все мигом убрались, оставив генерала и приумолкнувшего майора, держащего в руке остатки бокала с коньяком.

— Надеюсь вы поняли, дрогой майор, что в таком тоне со мной разговаривать нельзя, — прошипел генерал — прусская косточка, даже в ярости путавшийся демонстрировать отменную выдержку и хладнокровие. — Еще одно слово в таком тоне и вас не защитят ваши бумажки! А теперь быстро и связно отвечайте на вопрос, что, черт побери, случилось с моими солдатами?

Майор глядел на него уже совершено другими глазами. Перед ним определенно был равный противник, если даже не в более тяжелой весовой категории. «Вот оказывается, почему его называют сумасшедший старик, — промелькнуло у него в мозгу. — Тогда от такой бестии надо держаться на расстоянии».

— Господин генерал, — Вилли встал на вытяжку. — В ходе выполнения командования в населенном пункте Береза был атакован крупными силами противника. Мною было замечено, что это скорее всего нерегулярные части… Практически все были одеты в гражданское, лишь некоторые находились в форме. Определенно это было население одной из окрестных деревень с примкнувшими к ним окруженцами. В завязавшемся бою капрал Зонке и сопровождавшие меня солдаты погибли прикрывая мой отход. Ходатайствую о награждении капрала Зонке к железному кресту за проявленное мужество!

Услышав такое, генерал отвернулся от него и прошелся до двери. Потом четко развернулся и, дойдя до своего кресла, уселся в него.

— Значит, вы, майор, утверждаете, что сопровождавший вас группа гренадеров с танковым усилением была уничтожена каким-то отребьем? — генерал скрестил пальцы, пристально рассматривая стоявшего перед ним майора. — Я вас правильно понял?

Что-то нехорошее появилось в глазах командующего 40-ым танковым корпусом. Это «что-то» было настолько нехорошим, что Вилли постарался вытянуться еще больше.

— Господин генерал, это скорее всего были окруженцы, — его голос предательски задрожал. — У них был даже пулемет!

Бац! Удар кулака был, конечно, силен, но столешница из моренного дуба даже не шелохнулась.

— Хватит! Я сказал — хватит! — заорал одновременно с ударом генерал. — В тылу у наступающей немецкой армии гибнет целый отряд! Как это понимать?! В преддверии наступления какие-то недобитки убивают моих ребят! Хватит! Я больше не хочу никого терять! Кессель! Кессель, где тебя черти носят!

Многострадальный дверь в этот раз открылась точно также. Майору даже показалось, что слетит с петель.

— Пусть незамедлительно размножить и расклеить приказ для местного населения! За найденное в доме оружие — расстрел! За укрывательство врагов Рейха, коими автоматически считаются все военнослужащие Советской армии, комиссары, евреи, партизаны и им сочувствующие, — расстрел! За не доносительство — расстрел! За нападение на немецкого военнослужащего расстрел! С сегодняшнего дня на территории любого населенного пункта, где располагается хоть один солдат 40-го танкового корпуса, будут браться заложники! В случае, если пострадает хоть один солдат или имущество Рейха, будут расстреливаться заложники!

Загрохотав сапогами, Кессель умчался.

— А вы майор слушайте внимательно…, — фон Гейр наконец обратил свое внимание на него. — За такие потери любой из моих командиров понес бы самое жестокое наказание… К несчастью, вы не в моем подчинении, но все же кое-что я могу сделать… Не позднее завтрашнего утра вы лично, своей рукой, должны расстрелять двадцать…, нет пятьдесят человек! Вы лично! Понятно! Отберете людей и расстреляете! Возможно после этого я вас и смогу уважать. Исполнять!

«Вот же железный старик! — думал про себя Вилли, выходя из кабинета. — Сволочь!».

Голованко сидел в своей неизменной зеленой фуражке — единственной детали одежды, которая напоминала о том, что он пограничник, и курил. Курил он что-то мало похожее на табак и даже на самосад, так как клубы вырывавшегося дыма были даже не белые, а желто-серые. Однако, это совершенно его не печалило, даже наоборот, он был в хорошем настроении.

— Хорошо же все-таки, — прошептал он, выпуская очередной клуб дыма. — Хорошо!

Прошедшие несколько дней вместе с клубами дыма тоже устремлялись вверх исчезали в набегавшем потоке воздуха.

Вот перед ним на миг всплыло пунцовое от злости лицо капитана, нехотя пожимавшего руку старшине. Они все-таки смогли решить дело миром и договорились о том, что при выполнении своих приказов капитан будет обязательно советоваться со старшиной, и наоборот. Тут же ему привиделась недовольная харя медика, опечаленного невозможностью продолжать свои эксперименты.

Потом перед глазами появилась Олеся — девчонка, из-за которой все и началось. Она, к счастью очнулась, и практически оправилась от всех тех напастей, что на нее свалились. Мать свою признавать стала… Лишь одно только — корешки те, так на ней и висят, словно сеть какая. Мальчишки несмышленые так и зовут ее теперь — «водяного дочка».

— Эх, дети-дети… Маленькие ведь, а все туда же, — проговорил он одними губами. — Все норовят другому гадость какую-нибудь сделать. Вроде смотришь, вот он махонький, ну сморчок, а как подлость какую сделать или сморозить чего гадкого, так он первыйй…