Марк Черазини - Росомаха: Оружие Икс

Он видел все те формы, которые он принимал, все жизни, которыми жил, все обличья и маски, которые носил, которые являются и всегда будут телесными проявлениями его «я». Простые физические формы сбрасывались, подобно змеиной коже, в конце каждого существования, а душа переселялась в другую форму, в новую личность. И в это короткое мгновение Логан узнал и испытал их все.

Так началось слияние его прошлого с мировой историей…

Я…

Закутан в меховые шкуры и невыделанную кожу, тело покрыто красной глиной и боевой раскраской. Я отбил нападение Иных – тех, кто ходит на двух ногах, пользуется дубинками и копьями, но они – не люди. В моих волосатых руках грубый и тяжелый каменный топор, я раскалываю черепа, как яйца, и, изголодавшись после битвы, поедаю сердца моих врагов и умываюсь их кровью.

Меня зовут Рука Бога, я размахиваю мечом из бронзы. Мой щит сделан из кожи и кованого свинца. Я сражался и погиб в песках пустыни Иерусалима, сраженный демоном Баала в священной войне, давно забытой человечеством, хоть и пронесшейся эхом через вечность.

Вот я умираю вместе с моим пронзенным стрелой королем Леонидом, когда персидские колесницы прорвали оборону спартанцев у горного перевала под названием Фермопилы.

При Каррах я отступаю вместе с легионами Кассия, когда парфяне заманили легионеров в ловушку, заставив их разбить строй, а потом уничтожили войска римлян кавалерией.

В сверкающем сталью панцире, верхом, в седле без стремян, я отбиваю нападение гуннов, стремящихся уничтожить римскую цивилизацию и ввергнуть мир в невежество и предрассудки Темных веков.

Я въезжаю на низкорослом монгольском коне в Самарканд вместе с Чингисханом. Мы оставляем после себя горы выбеленных солнцем черепов и безлюдную пустыню. Жнецы смерти.

Моя кольчуга покрыта коркой ржавчины и соленого пота, я прорубаю себе дорогу на павших стенах Иерусалима вместе с рыцарями-тамплиерами. Я предаю неверных мечу и освобождаю Святую землю во имя своего священного понтифика, Урбана Второго.

При Босуорте я ношу белую розу и гибну в болоте во время кровавого наступления лорда Стэнли.

Я – командир наемников, я осаждаю Магдебург с армиями католиков Густава Адольфа. Нас никто не может остановить. Мы одерживаем верх над защитниками Гессена и убиваем тридцать тысяч протестантов – мужчин, женщин и детей. Обе стороны сражаются во славу Господа. Я сражаюсь ради добычи.

Ветер звенит колокольчиками в прохладной ночном воздухе. Сад искрится кристаллами льда. На мне кимоно из небесно-голубого шелка; моя кожа желтого цвета. Я танцую среди падающих снежных хлопьев, черная кровь ниндзя покрывает пятнами девственно чистый снег, когда одетые в черное фигуры падают замертво у моих ног. Мои идеальные удары высекают хайку смерти, каждый взмах меча сносит голову, каждый выпад отрезает конечность. Я сражаюсь за императора и своего сегуна.

Я шагаю через пустыни Египта и степи России с Наполеоном. Наши триумфы, наша жестокость легендарны, наше отступление по морозному аду – наше искупление.

В Веракрусе мы вспомнили Аламо, когда вторглись в Мексику с моря и разгромили мексиканскую армию на их собственных улицах.

Я умираю в пыльной канаве рядом с пшеничным полем в месте под названием Антитем, затем возвращаюсь к жизни.

На стенах древнего Пекина я стою бок о бок с героями, чтобы отбить орду китайских бандитов, которые ищут смерти всех дьяволов-иностранцев. В течение пятидесяти пяти дней мы держимся, сотня морских пехотинцев Соединенных Штатов, победившая двухтысячелетнюю империю.

Я чувствую, как дерево и ткань моего одноместного истребителя СПАД содрогаются под треск пулеметов. Я смотрю, как «фоккер» разваливается в воздухе, и его крылья горят, пока он падает, вращаясь, на линию Западного фронта, далеко внизу.

Я люблю девушку из индейского племени черноногих по имени Серебристая Лиса.

Я знакомлюсь с Хемингуэем в Испании и сражаюсь в окопах, вдыхая ядовитый газ.

Я спускаюсь на парашюте в Нормандию в День Д.

Я участвую в войнах – в Малайзии, Вьетнаме, Корее, Камбодже, Франции, Бельгии, Австрии, Германии, Японии, Афганистане, Алжире, Стамбуле и Пекине, в Иерусалиме, в Акциуме, Риме, Париже, Форте Питт, Йорктауне, Москве, Осаке, Камбрее, Фландерсе, Белло Вуде, Гернике, в Сахаре, Кайене, Берлине, Дьен-Бьен-Фу и Ханое.

Все они были мной… Это я. Вечный Воин. Рука Господа, Хозяин Войны. Бессмертный дух, не имеющий начала, и, возможно, конца, только вечность страданий и сражений, и приливы и отливы битвы. Ни покоя, ни отдыха. Ни любви, ни семьи, ни дома. Меч – моя единственная возлюбленная, изрубленное в боях знамя – моя библия.

Мои орудия и мое оружие – камень и дерево, бронза и железо, сталь и адамантий, я живу жизнью воина, умираю смертью воина тысячи раз, снова и снова. Мои жизни выстраиваются позади меня как на параде, и я вижу их все, словно смутные силуэты, марширующие по Голгофе.

Я пострадал от кончика копья и топора палача, рубящего меча, стрелы и арбалетного дротика. Я тонул. Меня сжигали. Распинали. Взрывали. Я чувствовал петлю висельника.

И всегда эта боль приводила только к завершению, которое никогда не становилось настоящим угасанием, только еще одним началом бесконечного, вечного цикла крови и борьбы, столь же неизбежного, как восход солнца, как фазы луны, вращение звезд, падение дождя.

Логан проснулся, словно от долгого сна.

Бесконечный парад смерти… и никакого избавления. Не для меня…

Обрывки воспоминаний рассеивались, как дым; предчувствия, разрывающие душу, осознание странного происхождения Логана и уникальной судьбы уже забылись, погребенные в его подсознании на этот день, на столетие, а, возможно, и навсегда.

Руками в запекшейся крови Логан потянулся вверх и вцепился в край компьютерной стойки. Он открыл глаза, но даже тусклое аварийное освещение казалось слишком ярким, слепило, и он заморгал. Поднявшись, Логан встал на подгибающиеся ноги и обнаружил, что стоит над трупом.

Человек средних лет, с рыжевато-каштановой бородкой, круглые очки упали с изуродованного лица, глаза закрыты, словно он отдыхал, губы застыли в странной полуулыбке.

– Я знаю этого человека. Из воспоминаний… из сна… Сна о том, как умирал… – голос Логана, хриплый от долгого молчания, сорвался в надрывный кашель. Чувствуя дрожь в ослабевших ногах, он поднял руку и наткнулся на искрящиеся провода, свисающие из поврежденных щек. Без церемоний он вырвал их, вытащил датчики из своего мозга со струей наполовину свернувшейся крови.

Он взвыл от боли, и эта боль напомнила ему недавние страдания. Память проснулась, нахлынув волной. Лица, фигуры и знакомые голоса заполнили его мозг – все они были связаны с его мучениями, их голоса, колючий поводок, который обнажал его душу и прожигал его до костей. Они с ним что-то делали, накачивали наркотиками, рвали на части и снова склеивали обратно. И эти невыносимые мучения повторялись снова и снова, замыкаясь в бесконечную петлю.