Анатолий Заклинский - Харрис (СИ)

— Да, но здесь я.

Он видел Филипса на небольшом экране, заменявшем окно во внешний мир. Отличный способ связи, не позволяющий испытывать иллюзий по поводу того, где ты в действительности находишься. Ты — в карантине, за глухими непрозрачными стенами. Пожалуй, этого достаточно, чтобы та зараза, которую подцепил ты, не стала чумой для всех, кто населяет этот огромный корабль, имя которому Аурэмо. А ведь это было бы полезно. Может быть, кто-то понял бы, что чувствует Маркин.

— Мы разберёмся с этим, поверь мне. Этих существ изучают, чтобы понять, как одно из них могло тебя заразить.

— Вы ведь брали анализ крови. Он ничего не показал?

— В ней ничего нет. Вполне обычная кровь. Учёные ещё ищут.

— Если в крови ничего нет, то как я тогда могу быть заражён?

Лицо Маркина налилось краснотой, вены на шее проявились. В этой фразе была выражена вся его злоба, которая накопилась в нём с того момента, как он остался здесь один, в то время как все остальные отправились в корабль. А ведь он ничем не болен, это чёртова ошибка. Ведь кровь чиста, значит, имеет место сбой системы. Что им ещё надо?

— Умники говорят, что кровь не всё может показать, — выдохнув, сказал Филипс.

— Пусть возьмут всё, что им нужно, но выпустят меня.

Он стал ещё краснее и ещё злее. Филипс, который мог смело осадить офицера, бывшего младше него по званию, немного испугался и отошёл на шаг назад.

— Не забывай, если ничего не проявится по прошествии срока, то тебя так или иначе выпустят. Никто тебя здесь не оставит умирать.

— Сколько срок в этой ситуации?

— Я точно не знаю.

— Знаешь. Скажи мне, сколько? Двадцать дней? Тридцать?

— По самому строгому протоколу — семьдесят два дня. Ещё не было болезни, которая не проявлялась бы дольше.

— Вы шутите?

— Это самый жёсткий протокол. Мы вытащим тебя раньше.

Вдруг позади Филипса послышался звук открывающейся двери. Командующий гарнизоном оглянулся, и лицо его немного смягчилось. Это были Сандра и Бетти, которые, по его мнению, должны были немного успокоить Маркина, да и слишком уж повышать на них голос он не будет.

— Вы здесь, чтобы выпустить моего папу? — послышался детский голосок, от которого у старшего офицера Маркина слёзы выступили на глазах.

— Нет, малышка, извини. Твой папа ещё поможет нам, пока находится там.

Филипс поднял Бетти на руки, и вместе с ней посмотрел в камеру, находящуюся ровно над дисплеем, где было изображено лицо Маркина. Она улыбалась, и Филипс улыбался вместе с ней. А позади стояла Сандра, мысли которой были похожи, скорее, на мысли мужа, чем командира гарнизона. Для Филипса там, за этими стенками, сидит всего лишь очередной солдат, который пожертвует свою жизнь на благо своей нации, как и обещал, давая присягу, и всех это вполне устроит, но не её, конечно же, нет.

Филипс смотрел на младшего сослуживца с надеждой на то, что тот немного успокоится и будет ему верить. Вообще, Маркин должен был бы вести себя более сдержанно и стойко, как и подобает офицеру, но он проявлял эгоизм, и хуже того — Филипс, ощущавший на себе вину, ему в этом потакал. Но увы, раз уж он сейчас так или иначе ступил на этот путь, сойти с него уже не получится до тех пор, пока всё не станет на свои места. Маркин выйдет из карантина, и тогда уже получит выговор, устный и не слишком грубый, но ставящий всё на свои места. Нужно доверять командованию, которое говорит, что работы ведутся.

Никто не хотел скандалить друг при друге, поэтому все разошлись мирно. Филипс ничего не стал говорить Сандре — только поздоровался. Он правильно понимал, что все его попытки хоть как-то объясниться не приведут ни к чему хорошему, да и не нужно это было никому из них, поэтому, поставив Бетти на пол, он ушёл.

В тот день учёные всё же обнаружили странные изменения в крови Маркина, но ему самому об этом ничего не сказали, и он так и остался в неведении. Он закономерно предполагал, что раз система нашла в нём что-то угрожающее, то и у учёных должны быть средства анализа, способные сказать, в чём дело. Однако он считал их яйцеголовыми оболтусами и поэтому не удивлялся, что у них ничего не выходит.

Сам он никаких перемен не ощущал. Кроме, разумеется, всё растущего раздражения по поводу того, что никто не может для него ничего сделать. А ведь если бы он действительно был болен, то должен был бы что-то ощущать. Если это мозг — то вполне явно, как ему казалось. На деле же всё было сложнее. Сам Маркин, будь он компетентным в медицинских вопросах, сказал бы, что изменения в диаграмме активности, которые почти не видны, не говорят о заражении. Система при более грубых настройках пропустила бы Маркина, но она была настроена очень тонко и поэтому забила тревогу, которую нельзя было игнорировать.

После скромного ужина, состоящего из сухого пайка, доступного в карантине, Маркин лёг на койку и задумался. Смотреть фильмы ему не хотелось, тренировку, чтобы не потерять форму, он сегодня уже провёл, и даже по расширенной программе, так что оставалось только лежать и глядеть в потолок, надеясь, что вот-вот прозвонит сигнал, учёные проведут ещё один анализ, и он сможет, наконец, выйти отсюда.

Обычно эти мысли приводили только к усилению раздражения, которое он испытывал, но сейчас на него неожиданно снизошла волна успокоения. Он ни с того ни с сего ощутил, что всё будет хорошо. Что завтра, если вдруг его вновь проверят, система не просигнализирует об угрозе, и он сможет войти, наконец, внутрь корабля. Конечно, технически, он и так находился на борту Аурэмо, но по-настоящему карантин можно было считать скорее внешним пространством потому, что всё равно нужно было проходить через шлюз внутрь обитаемых внутренних секторов.

Маркину думалось, что это не проверенные временем армейские скафандры, а учёные и их игрушки дали сбой. Они даже не вступали в бой, а просто прошлись по коридорам заражённого корабля. Повреждений не могло быть, а значит, защита гарантировала полную изоляцию от внешней среды. Раньше он тоже прокручивал в голове эти мысли, стараясь успокоить себя, сказать, что виной всему небольшой сбой системы, и стоит проверить его ещё раз, как всё обнаружится, но красный сигнал анализатора каждый новый раз брал верх над его уверенностью, что, естественно, никак не способствовало её укреплению. Но сейчас ему удалось перебороть это. Он старался не зацикливаться на собственном удивлении тому, как легко ему сейчас стало. Даже подумалось о том, что он перебарщивал с нажимом на Филипса, и что завтра он в новом, спокойном тоне попросит провести новый анализ, а когда его мирную и спокойную просьбу удовлетворят, система ничего не найдёт, и он сможет свободно выбраться из карантина. Эти мысли помогли ему скоротать время, и он незаметно для себя заснул.