Олег Бондарев - Кремль 2222. Тушино

Они спешно уводили фенакодусов на поверхность, боясь, что руконоги вернутся с подмогой, дабы отомстить за погибшего собрата. Произошел нехитрый размен – один воин Кремля на одного бага – но в условиях нынешнего мира даже такая потеря была неравноценной. Матки руконогов взамен убитого разрождались десятком новых, тогда как в Кремле каждый меч был на счету: тамошние женщины просто не могли на‑гора выдавать тройни, да и интервал в девять месяцев еще никто не отменял.

Впрочем, сразу после потери ты не думаешь о том, как она скажется на общине. Ты вспоминаешь, что связывало тебя с человеком, прокручиваешь в голове события, которые предшествовали его смерти, и ломаешь голову, пытаясь понять, мог ли ты – конкретно ты! – хоть как‑то препятствовать случившейся трагедии. И, конечно, ты горюешь – потому что все же не смог.

Когда они поднялись наверх, «Аконкагуа 5А» находился уже довольно далеко от площади, но его массивное железное тело по‑прежнему маячило на горизонте – до того он был велик. Забравшись на фенакодуса, Игорь хмуро посмотрел в сторону шагающей по Москве громадины.

– Митрофан бы оценил, – проследив его взгляд, сказал Прокофий.

Светловолосый дружинник вздрогнул от неожиданности и повернулся к десятнику. Предводитель отряда как будто ничем не отличался от себя прежнего – все то же хмурое выражение лица, все тот же тон… Но стоило Игорю встретиться с ним взглядами, и он понял, что в глубине души Прокофий едва ли не больше всех переживает о случившемся. Пусть Митрофан был слегка непутевым, но в отряде его явно любили все, включая сурового командира.

– Пожалуй, – ответил разведчик. – Он, по крайней мере, очень хотел на него посмотреть.

– Может быть, он и смотрел. Снизу. Тогда‑то его, наверное, и сцапали.

– Все может быть, – пожал плечами Игорь. – Правда лишь то, что мы никогда не узнаем, как оно было на самом деле.

– Это верно, – согласился десятник.

Они практически синхронно заозирались по сторонам, осматривая воинство Прокофия. Все остальные были на местах и с нетерпением ждали новых приказов. Потеря, разумеется, и на них оставила свой отпечаток – это читалось во взглядах, в движениях и гримасах. Темноволосый Олег и вовсе с головой погрузился в раздумья – его взор, остекленевший, будто у покойника, был направлен сквозь других разведчиков.

– Мужики! – воскликнул Прокофий, дабы привлечь к себе внимание окружающих.

Все охотно повернулись к своему предводителю.

– Там, внизу, мы потеряли одного из наших собратьев, – с чувством произнес десятник. – Светлая память Митрофану!

Последняя фраза эхом прокатилась по рядам всадников. Игорь тоже не остался в стороне и повторил ее за Прокофием.

– И теперь я хочу, чтобы смерть Митрофана не была напрасной, – продолжил десятник, когда все смолкло. – Мы должны добраться до склада, где держат наших собратьев, и не просто освободить их, но устроить кио хорошую трепку. Чтоб им больше никогда в голову не пришло связываться с Кремлем и людьми, там живущими. Вы со мной?

Дружинники ответили нестройным гулом. Тогда Прокофий, отчего‑то жутко разозлившись, выхватил из‑за спины меч, воздел его над головой и прорычал:

– Так вы со мной или нет?!

– С тобой! – куда более пылко воскликнули дружинники.

Некоторые из них тоже повытаскивали мечи и замахали ими, выражая свою готовность отправиться за командиром хоть к черту на кулички. Даже Игорь проникся энергетикой, которой десятник охотно делился со своими людьми.

«Пожалуй, он действительно хороший вожак, – подумал светловолосый дружинник, с уважением глядя на Прокофия. – По крайней мере, Захару он если и уступает, то совсем чуть‑чуть».

Стоило Игорю вспомнить о побратиме, и им снова овладела тревога. Как там поживает его старый друг, в плену у кио? Мучают ли хозяева Захара, или он просто заперт в какой‑нибудь темнице вместе с остальными? Рест не выглядел кровожадным, но ведь, кроме кио и его «сородичей», был на складе еще и Вадим, который мечтал разорвать Игоря и его проклятого братца на части. Что, если он узнал в Захаре своего недавнего пленника и теперь грезит еще и расправой над ним?

«А, может, он уже с ним расправился, – мелькнуло в светлой голове. – Почему бы кио, в самом деле, не отдать своему союзнику одного из пленников, если тому ну очень хочется его прикончить? В знак вечной дружбы, так сказать…»

Дружинник постарался прогнать дурные мысли прочь. Какой прок себя накручивать? Терзаясь домыслами, он никак не приближал вожделенный момент истины. Собственно, приблизить его способны были только ретивые фенакодусы, которые споро топали в направлении склада.

Как он мог им помочь?

Да никак.

Оставалось лишь сохранять бдительность и молить Бога, чтоб позволил добраться до места без новых потерь.

Громобой смотрел на Бо так пристально, что она даже застеснялась.

– Ну чего ты, в самом деле… – пробормотала девушка, смущенно покосившись в его сторону и тут же отвернувшись.

– Да я ж тебя год с лишним не видел! – воскликнул нейромант, смеясь. – Теперь не могу налюбоваться…

– Не на что тут любоваться, – скривившись, буркнула его благоверная.

Он спешно взял ее за руку и тихо сказал:

– Эй. Посмотри на меня, прошу.

Девушка мотнула головой.

– Не хочу.

– Посмотри, пожалуйста.

Она нехотя подчинилась и, не поднимая головы, уставилась на него исподлобья. Сейчас Гром совершенно не походил на того грозного воина, каковым был прежде, в Зоне трех заводов. Растрепанный, грязный, с нечесаными волосами и бородой, нейромант, однако, смотрел на нее с непередаваемыми теплом и любовью. Казалось, Бо могла просить его о чем угодно, и он с радостью исполнил бы это – просто чтобы увидеть на ее лице робкую смущенную улыбку. Девушка уже отвыкла от этого взгляда, собственно, она его даже не помнила, но теперь не понимала, как могла забыть.

Однако после того как Гром произнес ту строчку, из сочиненного ими двустишья, память внезапно вернулась. Сцены из прошлого замелькали перед внутренним взором беглой рабыни с такой частотой, что у нее невольно закружилась голова. Все, от первой встречи до попадания в Красное поле, было в этой странной ускоренной постановке. И, кажется, впервые с того момента, как Бо превратилась в Природу, она смотрела на мир глазами себя прежней.

– Нас обоих потрепало в тот день, – сказал Гром мягко.

Его рука снова нашла ее кисть. Бо рефлекторно дернулась, но нейромант слегка сжал пальцы, и она, шумно сглотнув, замерла. Кожа ее была изуродована ожогами, однако Грому как будто не было никакого дела до этих уродливых шрамов.

– Но я по‑прежнему люблю тебя больше жизни, – хрипло добавил бородач.