Клэр Норт - Пятнадцать жизней Гарри Огаста

– Скажите, – перебил его я, – когда вы насиловали мою мать, она кричала?

Мои слова пригвоздили его к креслу, словно булавка бабочку к картонке коллекционера. Но я решил, что этого мало:

– Однажды я встретил женщину по имени Пруденс Крэннич. Ей довелось принимать роды в первый день нового года в женском туалете на станции Берика-на-Твиде. Во время родов мать ребенка умерла, но я нашел ее родных и поговорил с ее матерью – моей бабкой. Она рассказала мне историю Лизы Ледмилл, которая уехала из дома в поисках счастья и умерла среди чужих людей. Холод – враг тех, у кого сильное кровотечение: он снижает свертываемость и увеличивает риск смерти от кровопотери. Возможно, если бы я родился летом, моя мать осталась бы жива. Конечно, только вы и сама Лиза могли бы сказать, совершили ли вы насилие по отношению к ней. Но она была молодой одинокой женщиной, которая жила в доме своего работодателя и зависела от него. А ее работодатель, крупный, сильный мужчина, был уверен, что его жена ему изменила, и потому, вероятно, находился в психологически надломленном состоянии. Вероятно, вы схватили ее за руку и поцеловали в губы – грубо, бесцеремонно. Наверное, она испугалась и растерялась. Вы пригрозили, что уволите ее. Она стала умолять вас ее не трогать. А вы скорее всего заявили, что будет лучше, если она не станет поднимать шум, потому что в противном случае будет вышвырнута на улицу без всяких рекомендаций и – хуже того – с клеймом шлюхи. Я полагаю, вы убедили себя в том, что если она не кричит, значит, это не изнасилование. Скажите, она кричала, когда вы повалили ее на пол? Кричала или нет?

Костяшки пальцев моего отца, вцепившихся в подлокотники кресла-качалки, побелели от напряжения. Тело его по-прежнему била дрожь – но теперь, как я понял, уже не от гнева.

– Было время, – снова заговорил я, – когда мне хотелось узнать вас получше. Как-то я написал вам несколько писем, в которых рассказал об ужасах, которые мне довелось видеть, о грехах, которые я совершил, и о том, что испытываю сильную душевную боль. Вы мне были нужны. Я надеялся, что хотя вы были практически незнакомым мне человеком, голос крови заявит о себе и вы поймете меня и не станете осуждать. Тогда я все еще видел в вас отца. Вы ответили мне. Это был ответ солдата солдату. Теперь-то я понимаю, что никогда не был для вас сыном. Разве что наследником, причем незаконнорожденным, то есть живым напоминанием о совершенном вами грехе. Но не сыном. Думаю, вы вообще никогда не испытывали отцовских чувств.

Я встал, взял с пола сумку и направился к двери. Затем остановился и сказал:

– На какой-то момент мне показалось, что вы хотите предложить мне как вашему кровному родственнику унаследовать дом – ваше, так сказать, семейное гнездо. Может, подумал я, вы решили, что у меня больше теплых чувств по отношению к этому месту, чем у Клемента. А может, вы надеялись, что я приду в такой восторг от вашего подарка, что превращу усадьбу в своеобразный памятник вам. Ну так вот что я вам скажу. Если бы вы подарили мне дом и всю землю вместе с домом Патрика и Харриет, в котором я вырос, я бы все разрушил, все до основания. Камня на камне бы ни от чего не оставил. А потом построил бы на этом месте какой-нибудь роскошный пансионат для банкиров и их отпрысков. Или казино. Или просто оставил бы землю пустовать – пусть зарастает бурьяном.

Я повернулся и направился к выходу.

Когда я был уже у двери, отец окликнул меня.

– Гарри! Ты не можешь… Это твое прошлое, Гарри. Твое прошлое.

Я, не оглядываясь, шагнул за порог.

Двумя жизнями позже я стал владельцем усадьбы Халнов. Человек, который поспособствовал этому, присутствовал, как и я, на похоронах Констанс, моей бабки. Это была моя тетка Александра. До этого мне ни разу не доводилось бывать на похоронах Констанс – я просто никогда не испытывал никакого желания проводить ее в последний путь. Однако в тот раз все сложилось не так, как обычно. Тетя Александра, которая всегда, во всех моих жизнях, спасала меня, настояв, чтобы меня оставили жить поблизости, на земле, принадлежащей Халнам, поговорила со мной немного, когда мы стояли у могилы, и это несколько сблизило нас. Она была самым здравомыслящим из членов семьи и понимала, куда дует ветер. Я так и не узнал, что именно она сказала моему отцу, но за три месяца до смерти он изменил свое завещание, и дом и усадьба достались мне. Я решил ничего не ремонтировать и не менять, оставил все как есть и основал в усадьбе благотворительное заведение – что-то вроде лечебницы для душевнобольных. Разумеется, после моей очередной смерти все вернулось на круги своя и всем в доме снова стала заправлять Констанс, но мне было приятно думать, что я все же сумел хотя бы на время внести в историю дома Халнов кое-какие изменения.

Мы с Винсентом шли по территории советской военной базы. Если бы мистер Халн мог видеть меня в этот момент, он бы, наверное, сильно удивился.

Винсент не стал отбирать у меня оружие. Собственно, что бы я выиграл, убив его? Если бы я застрелился сам, это также ничего бы мне не дало – мне всего лишь пришлось бы снова пройти через теперь уже порядком раздражавшую меня фазу взросления. При виде Винсента люди расступались, бросая на меня взгляды, в которых нетрудно было заметить недоумение. Однако никто не задал моему провожатому ни одного вопроса. Было видно, что этот молодой человек в поношенной гимнастерке и нелепых штатских брюках занимает на объекте руководящий пост. По мановению его руки открывалась любая дверь, а вооруженные охранники вытягивались в струнку.

– Это очень хорошо, что сюда прибыли именно вы, – сказал он, пока мы спускались в подземные помещения, где воздух был холодным и влажным. – Когда я понял, что изобретенная мною технология попала на рынок раньше положенного времени, я понадеялся, что члены клуба «Хронос», занятые бесконечными пьянками, не обратят на это внимания. Меня удивило, что мой прокол заметили, но я обрадовался, что это сделали вы, Гарри. Вас по-прежнему зовут Гарри?

Я пожал плечами:

– Это имя ничем не хуже любого другого. Ну а вы? Как получилось, что вы стали Виталием?

Мой собеседник тоже неопределенно шевельнул плечами.

– В течение нескольких жизней я пытался работать на американскую промышленность. Но в Америке практически невозможно сохранить какое-либо техническое новшество в секрете. Как только человек изобретает что-то стоящее, его тут же берут за горло либо алчные бизнесмены, либо типы из Госдепартамента и пентагоновские генералы – им, видите ли, надо знать, когда и в каком количестве новые устройства можно начать производить. Американцы – очень примитивные и прямолинейные люди. Советы, по крайней мере, умеют держать какие-то вещи в тайне и понимают, что такое режим секретности.