Клэр Норт - Пятнадцать жизней Гарри Огаста

– Знаешь, Гарри, в этом вовсе нет необходимости, – говорила мне Черити. – Есть другие способы.

Разумеется, я и сам это прекрасно понимал. Да, можно было найти Винсента, отрубить ему руки и ноги, выколоть глаза, отрезать нос, нарезать ремней из его спины, залить ему в горло кипящую смолу, переломать все кости до единой… но в результате он бы просто умер, не сказав нам ничего. Вообще ничего. Винсент Ранкис – это не Виктор Хенесс. Он прекрасно знал, что делает, и готов был пожертвовать ради этого всем, вытерпеть любые пытки.

– А если мы сотрем его память? – Этот вопрос задала Акинлей. Она была еще ребенком. Выражение ее лица поразило меня – на нем лежала печать озабоченности и тяжелых раздумий.

– Я – мнемоник. Я помню… все. Вообще все. Винсент дважды пытался стереть мою память, и оба раза у него ничего не вышло. Он тоже мнемоник. Так что на него процедура Забвения не подействует. Или еще хуже – он, как и я, притворится, что забыл все свои предыдущие жизни, и попытается с нами расправиться. – Впервые я открыто заявил о том, что даже среди калачакра занимаю особое положение.

В моей пятнадцатой жизни клуб «Хронос» был уже не тем, каким он был на протяжении более чем восьми столетий, прожитых мною. Члены сообщества, которые уцелели после чисток, организованных Вирджинией, постепенно возвращались в лоно клуба. Большинство тех, кто подвергся процедуре Забвения, теперь проходили свой жизненный путь в третий раз. Одно за другим мы отправляли в прошлое сообщения о том, что в XX веке клуб снова существует, и предупреждали всех о необходимости быть бдительными и проявлять осторожность. До нас доходили выбитые на камнях ответные послания из XIX века – те, кто отправлял их, интересовались, что произошло. Послания из XXI века были неясными и, как мне казалось, тревожными. В них, в частности, говорилось, что мир очень сильно изменился, что изменилось само время и многие калачакра из тех, кто должен был родиться, так и не появились на свет. Сообщений из XXII века не было вовсе.

Я не решался отправлять весточки будущим членам клуба – риск, что Винсент перехватит их и поймет, насколько мы близки к тому, чтобы найти и покарать его, был слишком велик.

Мои контакты с членами клуба были жестко ограничены. Поначалу я общался только с Акинлей – единственной, кому доверял и с кем мог делиться своими планами. Со временем моей конфиденткой стала и Черити. Ее роль была исключительно важной: она обеспечивала документальное прикрытие, которое позволяло мне при необходимости доказать Винсенту, что я действительно тот, за кого себя выдаю. Теперь, когда моя память – по крайней мере, по мнению Винсента, – была стерта вторично, мне приходилось вести жизнь самого обыкновенного мальчика и юноши. Я каждый день ходил в школу и старался ничем не отличаться от остальных. Моей целью было к семнадцати годам окончить школу и, не выделяясь на общем фоне, получить аттестат с не слишком высоким средним баллом B+, а затем поступить в университет и заняться изучением чего-то нового – возможно, юриспруденции.

В школе мне удалось без труда затесаться в стан середнячков, причем очень естественно, не прилагая к этому никаких усилий. Вопросы, предназначенные для четырнадцатилетнего подростка, мне, с моим багажом знаний, казались удивительно примитивными. Когда мне было предложено написать реферат о Непобедимой армаде, я представил на суд преподавателя текст объемом в шесть тысяч слов, в котором излагались причины создания испанского военного флота, его действия и их последствия. Я очень старался не слишком увлекаться, и потому прежде, чем сдать работу, сократил ее на треть. Однако мне так и не удалось до конца понять, в чем состояла моя задача. Может быть, преподаватель хотел, чтобы я более или менее подробно описал фактические события, связанные с созданием и существованием Непобедимой армады? Мне казалось, что они общеизвестны, но я все же изложил их. Однако при этом не смог удержаться и упомянул о том, почему испанский король Филипп Второй объединился с герцогом Пармским и по какой причине командование английского флота направило брандеры на корабли армады, пришвартованные в порту Кале. В итоге мне поставили за мой реферат оценку A–, добавив к ней рекомендацию более строго придерживаться заданной темы. После этого я перестал обращать внимание на то, что говорил учитель, и во время уроков развлекал себя тем, что придумал знаки скорописи на санскрите и с их помощью записывал кое-какие свои мысли. В конце концов я был пойман за этим занятием и за порчу бумаги бессмысленными каракулями выставлен из класса, предварительно получив три удара линейкой по руке, а затем посажен за самую дальнюю парту.

После этого случая двое оболтусов, которые явно претендовали на роль альфа-самцов класса, при молчаливой поддержке остальной массы учеников попытались самоутвердиться за мой счет на игровой площадке. Они дразнили меня, придумывая обидные прозвища, а потом стали толкаться. Когда мне это надоело, я, глядя им прямо в глаза, вежливо предупредил, что если кто-нибудь из них прикоснется ко мне еще раз, я просто-напросто оторву ему уши. Остальные ученики подняли крик, и в результате я получил еще три удара линейкой по руке. Чтобы позлить учителя, на следующей неделе я стал учиться одинаково свободно писать обеими руками и очень быстро достиг своей цели. Тем самым я поставил учителя перед нелегким выбором – теперь ему приходилось решать, по какой руке меня следует хлестать линейкой, чтобы я не потерял способности делать домашние задания. Впрочем, вскоре он понял, что это не имеет большого значения, поскольку я одинаково хорошо мог писать обеими – как правой, так и левой. Через некоторое время я все же начал учиться более прилежно – ведь мне предстояло поступать в университет. Но тут…

– Ты Гарри? – Вопрос был задан детским голосом, чистым и звонким. Мне было шестнадцать лет. Мальчику, который обратился ко мне, – около девяти. Он был одет в серый пиджачок, короткие штанишки, белую рубашку и сине-голубой полосатый галстук, который свисал чуть ли не до его розовых коленок. На голове у мальчика красовалась серая кепка, а за спиной висел ранец. В руке он держал пакетик с карамелью. Лицо Винсента Ранкиса было еще совсем детским. В ближайшие лет десять оно должно было довольно сильно измениться, и не в лучшую сторону. Волосы, выбивавшиеся из-под кепки, были не слишком густыми – в будущем им предстояло поредеть еще сильнее. Однако в глазах Винсента, как всегда, светился ум.

Я уставился на него, напомнив себе, что мне шестнадцать и что я сирота из Лидса, которого воспитывали приемные родители.

– Ну да, это я, – ответил я не слишком приветливо. – А тебе что за дело?