Владимир Кузнецов - Ртуть и соль

Они швартуются у пустого причала, окруженного высокими глухими стенами каких-то складов. Эду это место не нравится – ему здесь неуютно, словно кто-то большой и недружелюбный следит за ним из темноты. Спичка разделяет его беспокойство, старается держаться поближе. Остальные спокойны – пожар отсюда далеко, даже дым несет не с берега, а от воды. Филины разгружают лодку, попутно обмениваясь скабрезными шутками и рассуждая о том, пострадала ли от огня Старая Пивоварня:

– Думаю, старушке таки пришел конец. Не могла она уберечься – вокруг все горело, помнишь?

– Думаешь, Джек даст ей так просто сгореть?

– Хочешь пари?

– Иди к дьяволу со своими пари. У меня есть на что тратить свои кровные.

– Кровные? И когда ты кровь успел пролить? Когда разбил стакан виски, хлопнув им по столу?

Ощущение чужого взгляда не пропадает. Эд поднимает голову. На краю крыши, прямо над головой, вне всяких законов архитектуры висит статуя горгульи – с расправленными крыльями, из тех, что устанавливают на готических храмах. Сол зажмуривается, пытаясь прогнать наваждение, но, когда он открывает глаза, статуя вдруг оживает, сложив и снова расправив крылья. Как завороженный, алхимик наблюдает ее полет. Сделав нисходящий круг, горгулья садится на невысокий каменный бортик, идущий вдоль набережной. В темноте ее черты трудно разглядеть, но отчетливо видны широкие кожистые крылья, длинный лоснящийся хвост и массивная голова с желтыми кошачьими глазами. Передние конечности у этого зверя, как у гориллы, заметно длиннее задних, так что за бортик он держится всеми четырьмя, лишь слегка согнув ноги в коленях. Остальные только теперь замечают его. Филины замирают, а один падает на колени, подняв руки в жесте не то подчинения, не то восхищения.

– Уходите. – Эдвард узнает голос. Не голос даже – рычание, то самое, которое он слышал месяц назад на дне пивоварни. – А ты, алхимик, останься.

Филины бегут так быстро, как только могут, – спотыкаясь и толкая друг друга, а Спичка исчезает еще до того, как Рипперджек произносит первое слово. Эд остается один, стоя прямо перед чудовищем, в существование которого еще пару месяцев назад просто не мог поверить.

– Зачем сбежал? – спрашивает Джек. Странно, но на нем длиннополый двубортный сюртук и белая сорочка с шелковым галстуком.

Эд набирает полную грудь воздуха:

– Не от тебя. От пожара. Не хотел заживо сгореть в твоей пивоварне.

Похожие на два крупных янтаря глаза смотрят не мигая. Взгляд тяжелый, испытывающий.

– Пивоварня не сгорела.

Сол кивает:

– Это хорошо.

– Хорошо? В этом нет ничего хорошего, равно как ничего плохого. – Философский смысл слов плохо сочетается с рычащим басом. – Пожар продолжится. Пройдет не один день, прежде чем его потушат. Вопрос не в том, кого он пожрет, а кого пощадит. Вопрос в том, что случится после.

Эд, слегка наклонив голову, усмехается.

– Города горели с древних времен и будут гореть еще очень долго. Как и после любого пожара, станет больше нищих и бездомных, а власти начнут грандиозную стройку. Даже в разных мирах все происходит по одной схеме: что бы ни произошло, всегда найдутся те, кто на этом потеряет, и те, кто приобретет.

Рипперджек глухо рычит – словно работает на холостых оборотах двигатель грузовика. Возможно, эти звуки означают смех.

– Люди всегда поражали меня умением говорить пустыми словами о реальных вещах. В Олдноне через несколько недель освободится много места. Война банд прекратится – их основной задачей станет выживание.

– И что это значит? – Эду не нравятся слова чудовища. В плохом кино после них героя обычно пытаются убить. В хорошем – таки убивают.

– Ты мне больше не нужен, алхимик.

Они замирают друг напротив друга. Эд чувствует, как от напряжения начинают мелко дрожать мышцы. Рипперджек смотрит на него, не мигая, без всякого движения. Только ветер, тяжелый и несущий с собой хлопья пепла, слегка шевелит кирпично-рыжую шерсть на голове монстра. Кажется, он готов ударить в любую секунду.

– Я все еще могу быть полезен, – сипит Сол, не в силах совладать с нервами. – Не только как бомбист.

– Несомненно, – страшная голова опускается в знак согласия. Огромные клыки поблескивают в темноте. – Я даже знаю, как именно…

– Я могу…

– Тихо! – Рык, короткий и повелительный, заставляет Эда замолчать. – Не трать мое время. Я здесь с одной целью.

Он распрямляется, скрестив огромные лапы на груди. Фигура его возвышается над Солом на добрых два метра. Высота бортика – едва ли по пояс Эду. Змеиный взгляд приковывает к месту, лишая сил. Нельзя убежать. Нельзя спрятаться.

– Твоя женщина, – медленно произносит Рипперджек. – Она среди Плакальщиц. Ищи ее там – и помни, что за тобой долг.

Тяжело взмахнув крыльями, он поднимается в воздух. Это движение порождает мощные потоки воздуха, заставляет Эда пригнуться, закрыв лицо руками. Когда все стихает и он поднимает голову, силуэт Рипперджека уже растворяется в дымном небе.

В Альбони существует множество монашеских орденов, но два из них в Олдноне стоят особняком: мужской – орден Божественного Упокоения, и женский – Скорбящих Сестер. Известность они получили в прошлом столетии – когда город оказался во власти чумы, больше года безраздельно властвовавшей над людьми, простыми и знатными. Говорят, смерть собрала обильную жатву, и целые городские кварталы превратились в могильники, полные зловония и миазмов. Даже священники не решались посещать свою паству, бросая людей умирать без покаяния и отходной. Сто двадцать монахов и монахинь приняли на себя обет служения и отправились в охваченные болезнью приходы, чтобы подарить людям утешение и благословение. Многие из них заразились и умерли, но, когда чума ушла, выжившие основали ордена Божественного Упокоения и Скорбящих Сестер. И такова была народная любовь к их братьям и сестрам, что с тех пор оба ордена существуют, ни на йоту не изменив своим изначальным уставам. В последующие годы болезни неоднократно поражали Олднон, и каждый раз монашество вставало на борьбу с ними, презрев страх. Не прошло и полувека, как в народе Плакальщицы и Гробовщики (так их прозвал простой люд) стали почитаться святыми. Слухи приписывали им борьбу с ужасными созданиями, порождениями темной силы, воплощенной болезнью и даже самой смертью.

Эти строки, многократно перечитанные, огнем горят в памяти Эда. Алина много писала о Плакальщицах и еще больше рассказывала – казалось, она очарована этими молчаливыми монахинями. Сол в чем-то разделял увлечение жены – у ордена Скорбящих Сестер был свой мрачный шарм. Теперь же, когда сон и реальность поменялись местами, а сама Алина, по словам Рипперджека, оказалась среди Плакальщиц, те уже не кажутся Эду такими очаровательными.