Дмитрий Леоненко - Кементарийская орбита

Чтобы скоротать время, Ланцея взялась за изучение русского, я, в свою очередь, принялся практиковать японский – с Корнером и испанский – с Дофией. Английский и так был у меня неплохо прокачан за последние три года. Вскоре особой надобности в переводчиках айдимов у нас не стало – группа перешла на дикую мешанину из четырех языков. Мэри, супруга Элгария из хозяйственной секции, полушутя заметила, что этот невообразимый суржик в далеком будущем доставит немало проблем лингвистам, которые будут ломать голову над корнями пракементарийского наречия.

Так или иначе, атмосфера на борту царила приподнятая.

Хотя, хотя… После слов Ланцеи я начал повнимательнее присматриваться к товарищам. Против воли подмечая преувеличенную сдержанность Крапивника, изредка натужное остроумие Геккона, отстраненность Мэо, нервно тискающие поручень руки Рыжей… Ожидание было радостным – но с малой толикой истеричности.

Энн тоже сделалась молчалива в последние дни свободного полета. Все больше времени проводила в спальной панели или часами работала с корабельной сетью. На попытки развлечь ее Ланцея машинально отмахивалась, и я оставил их. В набитом колонами модуле не было особой возможности для разговора по душам.

А затем «Добровольский» остановил вращение модулей, произвел новую серию ориентационных маневров и выдал долгий (но меньший, чем при разгоне) тормозящий импульс. А на экранах крохотная светлая иголочка выросла и превратилась в ветвистую металлическую конструкцию.

«Добровольский» еще не завершил торможение, от «Семени» нас отделяли тысячи километров – а оно уже висело за кормой корабля, словно сверкающий сталью росчерк. В пустоте тяжело оценить расстояние, и «Семя» казалось по сравнению с внутрисистемным кораблем крохотной ниточкой – если не знать, что оно в семьдесят раз превышает в размерах «Добровольский».

Космические корабли, как правило, похожи друг на друга. «Добровольский», «Хасбэнд» и «Комаров» отличаются лишь размерами осевой фермы и количеством модулей и топливных баков, которые могут присоединить к своим узлам подвеса. В остальном конструкция межпланетного корабля кардинально не меняется – реактор с камерой сгорания на одном конце корпусной фермы, радиаторы и хранилища топлива с реактивной массой посредине, грузовые, приборные и обитаемые модули на другом.

«Звездное семя» походило на висящую в пустоте связку шаров. Издалека. Или на гигантский сорокакилометровый цветок, если смотреть на него вблизи.

Ажурно-решетчатые трубы двигателей первой ступени – через каждую из труб «Добровольский» мог бы пройти, не задев радиаторами колец двигателя. От них отходили вспомогательные радиаторные панели, и вся конструкция отдаленно напоминало корни огромного стального растения. Двигатели примыкали к округлой металлической громаде центрального двигательного узла, вмещающего инициирующий реактор, распределители хладагента, системы подачи топлива, блок контроля реакции, первый лазерный пояс, кормовые двигатели ориентации и кучу других жизненно важных систем. От него на три десятка километров уходил осевой киль «Семени», казавшийся в пустоте ажурной металлической ниточкой. К этой «ниточке», на деле – сверхпрочной металлической ферме, крепились десятки ярко блестящих сфер – в одну такую мог бы поместиться средней величины хаб. Заправленные сжиженными газами, топливные баки составляли девяносто девять процентов массы «Семени». Цепочка баков прерывалась раскинутыми в пустоте колоссальной величины изломанными крыльями – главными радиаторными панелями, увеличенными до такой степени, до какой только позволяли требования к прочности конструкции и термодинамике радиаторов. Невидимые с такого расстояния, углетрубные ванты соединяли гигантские радиаторы с корпусом в районе парусного модуля и второго ориентационного пояса, за которым начинались грузовые отсеки – крохотное вздутие на металлическом стебле. Вмещающее запасы для десяти тысяч колонистов.

Следом за грузовыми поблескивало колечко криоотсеков – почти сравнимое величиной с грузовым из-за сложной системы радиопоглощающих покрытий. Тракторы, компьютеры и станки можно залить смазкой и не волноваться из-за действующей на них радиации, по крайней мере, пока уровень недостаточно велик, чтобы снизить конструкционную прочность сплавов или повысить собственную радиоактивность. С людьми и животными ситуация другая. Репарационные механизмы не работают в замороженных клетках, урон от частиц, повреждающих ДНК, непрерывно накапливается. Даже фоновая радиация от образующих человеческое тело изотопов способна привести к нежелательным мутациям. Что уж говорить о космическом полете, с врезающимися в корабль на маршевой скорости заряженными частицами и плюющимися нейтронами и гамма-излучением реакторами?

С технической точки зрения, удобнее было бы погружать нас в анабиоз еще во Взлетном и доставлять на корабль уже охлажденными. Но тут вступали в силу чисто медицинские факторы. Один – уже упомянутый, в виде радиационного урона. Конечно, по сравнению с пятивековым путешествием к HD 160691 лишний месяц в космосе особой роли не играл, но Орбиталь старалась предупредить каждую мелочь, которая могла повлиять на исход экспедиции.

Второй – в виде последствий медицинского плана. Вопреки распространенному мнению, человек в анабиозе – это не просто замороженная льдинка. Для поддержания анабиоза необходим строгий контроль температурного режима, если только вы хотите получить на выходе живого космонавта, а не размороженную отбивную – вплоть до выдерживания разной температуры хранения для различных органов и тканей, регулярная обработка реагентами, введение агентных присадок и непрерывный мониторинг условий содержания. Анабиозная аппаратура в мобильном варианте займет слишком много места и массы, чтобы монтировать ее на челноке и вытаскивать из гравитационного колодца Земли. Проще установить все необходимые блоки один раз на борту межзвездного корабля.

За криоотсеками располагались ряды спускаемых модулей. Отсюда казалось, что поверхность корабля покрывает сплошная металлическая чешуя – клиновидные блоки располагались нос к корме, в несколько рядов, охватывающих весь корпус «Семени». Чуть ближе к носу в отдельных боксах содержались невидимые отсюда разведшаттлы и малые автономные скафы корабля. Дальше корпус корабля парой широких ободов охватывали обитаемый отсек экипажа с модулем жизнеобеспечения и грузовой маховик. Тут и там от «ствола» осевого киля отходили «ветви» сенсорных и коммуникационных мачт, некоторые из них выходили за пределы носового щита.