Борис Сапожников - Большая игра

Как только лучники опускают свое оружие – тут же встает вторая шеренга, егеря всегда славились быстротой перезарядки. И во врага летит новый рой тяжелых болтов со стальными наконечниками. На столь небольшом расстоянии от них не спасет и прочная рейтарская кираса, а уж о броне пехотинцев и говорить не приходится.

По нам стреляют в ответ – сардинцы выучены отменно, да и, когда от расторопности зависит твоя же жизнь, всякий станет шевелиться куда скорее. В нас летят болты, выбивая егерей первой шеренги. Они валятся в крымскую мелкую, словно мука, пыль, быстро напитывая ее своей кровью. Их место в строю тут же занимают стрелки второй шеренги – для этого им надо сделать только короткий шаг вперед и опуститься на колено. Но как тяжело сделать этот один-единственный шаг…

Ободренные нашим примером еще два батальона егерей подбегают к предмостным укреплениям. Наплевав на мантелеты, они принимаются обстреливать сардинцев. Те не выдерживают нашего напора и подаются назад.

Это ли послужило сигналом для нашей пехоты или же ее командирам надоело топтаться на месте, кто знает? Однако стоило сардинским алебардистам отступить от земляного укрепления, как пехотинцы ринулись в атаку. Не пошли, а именно ринулись. Не сломав строй, прежними, почти как на параде, ровными шеренгами солдаты побежали на врага. Офицеры – рядом с ними, подбадривая их и лихо размахивая саблями. Начиналась настоящая молодецкая потеха – не то, что странное топтание на месте, происходившее до того. Строй сломали только казаки – непривычные к шагистике запорожцы в чекменях со стальными или серебряными газырями лихо взбегали на земляной вал и схватывались с отступающими алебардистами. Схватки их были короткими, но предельно яростными. Казаки старались подобраться к врагу вплотную, чтобы тот не мог использовать древковое оружие, и отчаянно рубили противника саблями, а часто в ход шли длинные ножи. Казаки били алебардистов в незащищенные броней места, валили их наземь и резали горло. Те отступали, стараясь держать дистанцию, но в тесноте предмостного укрепления получалось это не слишком хорошо. Из-за спин алебардистов стреляли арбалетчики, посылая в казаков один болт за другим. Под чекменями запорожцы носили, в лучшем случае, легкие кольчуги, да и то через одного, а они вовсе не спасали от выстрела почти в упор, и казаки валились на трупы алебардистов.

Из моих егерей стреляют теперь только лучники – остальные замерли, уперев приклады арбалетов в землю. Солдаты батальона Тевкелева – бойцов у него больше – глубже зашли врагу во фланг, поэтому продолжают бить из арбалетов, не опасаясь задеть никого из своих.

Вскоре до укреплений добираются пехотинцы в зеленых мундирах и легких кирасах. Первые ряды вооружены бердышами на короткой рукоятке, которыми орудовать куда проще, чем алебардами, а за их спинами высятся длинные копья. Солдаты опускают их разом, заставляя казаков припадать едва ли не к самой земле, а солдат с бердышами – горбить спины. Лес в одно мгновение превращается в ощетинившегося ежа. И этот еж наступает на сардинцев, медленно перебираясь через земляные укрепления. Строй, конечно, ломается во многих местах, но это уже не имеет значения. Враг разбит и отступает на правый берег к трактиру, от которого получил название каменный мост через Черную речку. Дорога на Телеграфную гору и Гасфортовы высоты открыта!

Проснулся я на следующее утро в удивительно хорошем настроении. Несмотря на то что отлично знал, чем закончилось дело на реке Черной. Куда лучше той атаки я помнил наше тяжкое отступление, брошенные на Телеграфных высотах орудия, обстрел приободрившихся нашим отходом сардинцев.

Отчетливей всего помнится мне ужас в глазах генерала Липранди – потомка карфагенских басков, покинувших родину и осевших в России при Петре I. Прибыл вестовой от Реада с сообщением, что его тяжелая бригада пошла на штурм Федюхиных высот и Реад требует нашей помощи. Ровно с тем же требованием к Реаду Липранди отправил вестового за десять минут до этого. Именно тогда всем стало ясно – мы проиграли битву на Черной. И сразу же Липранди, обещавший до того накормить всех в своем корпусе сардинами, раз мы так хорошо сардинцев бьем, приказывает играть отступление. Гасфортовых высот без тяжелой пехоты, оставшейся у Реада, нам не взять, а гибнуть на Телеграфной горе и дальше смысла нет.

Мы завязли в перестрелке с пехотой сардинцев, но очень скоро сюда подтянут их кавалерию, да еще усилят ее британцами или французами, и тогда нам всем точно амба.

Я понял, что снова проваливаюсь в сон, и тряхнул головой, прогоняя его окончательно. Проснулся, как обычно, не первым. Корень уже сидел на своей кровати, почесываясь спросонья, – неистребимая привычка запорожца, чаще ночевавшего в стогах, нежели в постели. Не спал и Армас – он в одном исподнем прошествовал к выходу из нашего номера. И только Ломидзе дрых как убитый, отвернувшись от первых солнечных лучей к стене и поплотнее закутавшись в одеяло.

– Силен наш Князь поспать, – усмехнулся Корень, – неужели совесть чистая?

– Все может быть, – зевнул я и выбрался из кровати.

Часов в номере не было, но, судя по тому, что солнце показалось из-за горизонта, мне стоило поторопиться. В Борцовской слободе, куда я собирался сегодня, был установлен весьма строгий распорядок дня, и вставали там еще затемно, даже летом.

– На сегодня свободны все, – объявил я Корню, прежде чем отправиться вслед за Армасом в общую уборную приводить себя в порядок перед поездкой. – Но быть готовыми завтра же покинуть столицу.

– И куда мы теперь отправляемся? – без особого интереса спросил Корень.

– В Бухару, – ответил я. – Там будут проводиться Большие игры по случаю восшествия на престол нового хана – наше посольство хорошо платит вперед за участие в них.

– Будем тамошним показывать силу русского оружия, – понимающе кивнул Корень, однако мне показалось, будто за этими его словами звучит некий не до конца понятный мне подтекст.

– Вроде того, – согласился я, выкинув сомнения из головы, и вышел из номера.

Прокатиться до Борцовской слободы – вотчины знаменитого в прошлом, да и сейчас не забытого Виктора Зангиева – оказалось делом не дешевым. Если прошлый визит в Москов, когда мы вместе с Гладким навещали школу, обошелся мне в двугривенный за дорогу туда и обратно, да еще и с ожиданием, то в этот раз пришлось заплатить пятнадцать копеек. Иначе никто ехать за город не рядился.

– Транваи это все, барин, – объяснил мне по дороге в слободу словоохотливый извозчик, – будь они неладны. – Он хотел было плюнуть через левое плечо, словно отгоняя нечистую силу, но понял, что так и меня оплевать недолго, и сдержал порыв. – На них через весь Москов, почитай, можно за полушку проехать. А что прикажете нам делать? Это лихачи летают. Им все нипочем, каждый будочник проплачен на полгода вперед, возят парочки да господ из театров с ресторациями. А по нам, честным, – он сделал ударение на втором слоге, – ванькам, энти самые транваи ой как ударили. Сколько уже нашего брата ушло. Кто в ломовики подался, а кто и вовсе до дому. Да почти все не с прибытком, а с долгами, едва-едва по недоимкам перед хозяевами извоза рассчитавшись. А иные так и просто бегут, бросив все, – не крепостные, чай, с приставами искать не будут.