Борис Сапожников - Большая игра

– Что же тогда мешает им, – спросил я, – выбрать сразу одного, сговориться и покалечить его, чтобы стать свободными поскорее?

– А что им делать с этой свободой? – философски заявил визирь, разведя руками. – Они же ничего не умеют – только носить паланкины.

Во дворце хана нас встречали столь же ровно – без подобострастия, но и без высокомерия. Показывали уважение к послам сильного соседа, однако намекали, что гости мы не самые желанные. Мы поднимались по бесконечным лестницам, шагали длинными коридорами, открывались многочисленные двери, тут же закрывающиеся за нашими спинами. И всюду, на каждой лестничной клетке, на каждом повороте коридора, с обеих сторон массивных дверей стояли воины в расшитых халатах и при полном наборе оружия степняка. Даже без дипломатического чутья графа Игнатьева я понимал – так хан демонстрирует нам свою силу.

Наконец вошли в просторный зал, пол которого был устлан мягкими коврами. В дальней стороне его стоял высокий деревянный трон, украшенный затейливой резьбой. По всей поверхности его разбегались перемежаемые цветочным орнаментом буквы восточной вязи. Какой именно это язык, понять я, конечно, не мог, но был уверен, что это избранные цитаты из Корана.

По обе стороны от трона толпились люди – многочисленные придворные хана, среди которых сновали слуги с едой и напитками. Я обратил внимание, что последние имели славянскую внешность. Это были рабы из числа захваченных в наших приграничных деревнях. Еще один знак, но, что он выражает, я ответить затруднялся.

Аудиенция у хана длилась для меня невыносимо долго. Игнатьев говорил с Саид Мухаммедом на его языке, не вставив ни единого русского слова. Лишь когда он указал на меня, произнеся несколько слов, я понял – граф представляет хану, и поклонился столь же низко, как и сам Игнатьев. Спина, как говорится, не переломится, а хуже уж точно не будет. После этого оставалось лишь стоять да разглядывать хана и его присных. В общем-то ничего особенно интересного или удивительного не увидел – и хивинский хан, и его приспешники выглядели именно такими, какими представляешь себе «восточных людей», конечно, со скидкой на богатство и статус. Хан был тучен, вальяжен, чувствовалось, что он тут хозяин, единственный и безоговорочный, и власть держит в стальном кулаке. Правой рукой он опирался на кривую саблю, поглаживая толстыми, унизанными перстнями пальцами ее эфес. Левая же, как прикованная, покоилась на колене. Ради интереса какое-то время наблюдал за ней, однако мне это занятие наскучило прежде, чем хан шевельнул хотя бы пальцем. Даже чтобы погладить бороду, он отпускал эфес сабли, который тут же подхватывал находящийся рядом придворный. Последний не являлся рабом, что было видно по его одежде и манере поведения. Видимо, занимаемая должность при дворе хана была достаточно престижной.

Все время аудиенции Игнатьев и мы со Струве почти не двигались. Лишь в середине хан остановил речь графа и произнес короткую фразу. После этого слуги внесли мягкое кресло, и пожилой астроном, которому было тяжко так долго находиться на ногах, опустился. Игнатьев поблагодарил Саид Мухаммеда от лица Струве и продолжил свою речь. Второй раз граф заставил хана отреагировать на свои слова, когда предложил ему дары. Слуги графа поставили перед троном Саид Мухаммеда ларец с золотыми монетами и драгоценностями, положили перед ним несколько искусно сработанных сабель и конскую упряжь. Отдельно Игнатьев остановился на последнем подарке – рассказывал о достоинствах белоснежного жеребца. Хан одобрил дары, но ни к одному не прикоснулся и пальцем, велев унести их в сокровищницу. Этим процессом руководил расторопный визирь.

Наконец Саид Мухаммед вынес свой вердикт. Говорил он не слишком долго и, судя по не очень длинным фразам, без восточных витиеватостей. Он произнес несколько коротких фраз, прозвучавших как лязганье стали, и вскинул правую руку, указывая нам на дверь. Струве тут же поднялся с мягкого кресла, мы, все втроем, снова низко поклонились хану и покинули его дворец.

Водили нас теми же коридорами, где через каждые десять шагов стояло по солдату. Впереди уверенно шагал визирь, отлично ориентирующийся во всех хитросплетениях дворца. Однако до ворот города провожать не стал. Уже без него погрузились в паланкины, и рабы медленно и плавно понесли нас к городской стене.

– Я так понимаю, аудиенция закончилась не в нашу пользу? – осторожно поинтересовался я у Игнатьева.

Тот всю дорогу хранил совершенно непроницаемое выражение лица, по которому никак не догадаешься, что же творится у графа на душе.

– Верно, – кивнул он. – Хан принял наши дары, но освободить рабов отказался и выкупить их тоже не дал. Заявил, что не хочет терять деньги, которые можно заработать на свободной продаже каждого по отдельности. Предложил мне остаться и принять участие в торжище. А кроме того потребовал, чтобы мы возвращались и не продолжали путь в Бухару. Намекал на то, что Якуб-бек узнал об экспедиции и обязательно нападет на нас.

– А кто такой этот Якуб-бек?

– Обыкновенный бандит, – с ненавистью в голосе ответил граф, – хотя талантливый, этого я не признать не могу, он наш давний враг в этой части света. Давно уже портит нам кровь, нападает на караваны и даже форты, несколько раз пытался отбить принадлежавший ему город Ак-Мечеть, но терпел поражение. К тому же у него счеты лично ко мне, на что особенно упирал Саид Мухаммед, предостерегая от продолжения путешествия.

– Но я так понимаю, вы этим советам не внемлете? – Сейчас вопрос задал Струве, лишь на секунду опередив меня.

– Есть цель, поставленная перед нами, и мы должны продолжать путь. Хивинский хан нам уж точно не указ.

На опасности графу, по всей видимости, было абсолютно наплевать – он видел перед собой лишь цель, остальное значения не имело.

Мы свернули лагерь под стенами Хивы в тот же день, сразу после аудиенции у хана. Работали споро, хотя и постоянно оглядывались на солдат Саид Мухаммеда, окружавших нас. Однако те не проявляли никаких эмоций – собственный лагерь они сворачивать не собирались. Все так же разносились над шатрами и навесами для лошадей их песни под струнный перебор или наигрыш дудок. Шкворчали на шампурах куски мяса, а в котлах булькал шулюм. Мы со всей возможной скоростью двинулись в обход городских стен – пускать нас внутрь никто не собирался.

На то, чтобы обойти Хиву, ушел почти весь день – на этот раз Обличинский решил держать путь без остановок, пока мы не отойдем от города как можно дальше. Все с ним были полностью согласны. Никто не протестовал, даже втихомолку.

Наша экспедиция достаточно быстро продвигалась к Ургенчу – большому городу, расположенному примерно посередине между Хивой и берегами Амударьи. Здесь путь наш пролегал уже не через пустыню, а по вполне обжитым местам. Нам навстречу попадались небольшие караваны верблюдов и отдельные всадники. Пару раз видели длинные вереницы бредущих рабов, среди которых были и русские лица, но на них мы старались просто не обращать внимания. Нападать на рабские караваны себе дороже, их охраняли сильные отряды хивинского хана, одетые и вооруженные почти так же, как те, кого мы видели во дворце Саид Мухаммеда. Неприятно было отводить глаза, чтобы не встречаться взглядом с соотечественниками, попавшими в рабство, и стократ хуже понимать – ты ничем не можешь помочь им.