Борис Сапожников - Большая игра

– Рысью, на шенкелях! Марш!

Приказ отдан – и теперь только от умения и выездки коня зависит плотность строя всадников. Однако ни один скакун не нарушает его, хотя все чувствуют свободу. Тремя рядами устремляются драгуны навстречу несущимся лавой разбойникам.

Те мчатся по степи, будто оживший кошмар Византии и Рима – всадники Аттилы Гунна, Бича Божьего. Развеваются грязные полы халатов и длинные лошадиные гривы. Ни о каком порядке и речи идти не может. Вскоре до нас доносятся их дикие вопли, какие на протяжении тысяч лет оглашали просторы Великой степи, предвещая смерть и разорение. Многие из всадников вскидывают луки, стреляют, казалось, целясь в небо, пускают стрелы по высокой дуге. От таких выстрелов толку почти нет – ни одна стрела не достигает цели, все вонзаются в землю далеко от копыт лошадей первых драгун. А вот ответный залп эскадрона страшен. Арбалеты бьют в лаву с удивительно большого расстояния. Длинные болты пробивают лихих разбойников, валя их с седел, поражают лошадей, и те кричат – страшно, почти как люди. За первым следует второй залп, а потом и третий, почти в упор. Он прореживает толпу бандитов, оставляя многих валяться в траве. Но для четвертого уже нет времени – и в дело идут палаши. Тяжелые драгунские палаши не чета легким разбойничьим сабелькам, они легко ломают их клинки, впиваются в тела, обагряя грязные халаты кровью, сокрушают ребра, рубят головы и конечности.

Кавалерийская рубка, быть может, самое страшное, что есть в сражении. Я ни разу не участвовал в ней, а сегодня впервые наблюдал ее с такого небольшого расстояния. И мог только радоваться тому, что от схватки меня отделяют добрых полторы версты, если не больше.

Удар драгун Обличинского опрокинул ожидавших легкой добычи разбойников. Для них привычней налететь на караван или форт, собрать кровавую жатву и ринуться прочь, пока враг не восстановил силы, чтобы нанести ответный удар. Получая же отпор, степные всадники предпочитали сразу отступать, а уж когда атаковали их самих, то вовсе бежали быстро, как могли.

Вот так случилось и сейчас – не прошло и десяти минут, как схватка закончилась. Драгуны возвращались к Амударье, ведя в поводу оставшихся без седоков лошадей.

– Похоже, драгуны Обличинского отлично справились? – заметил граф, глядя на подъезжающих всадников. За все то время, что шел бой, он не изменил позы, сидя в седле ровно, с прямой спиной.

Я счел лишним отвечать на этот явно риторический вопрос.

Обличинский не получил в бою ни одной раны, на мундире его красовались лишь темные круги пота, да шею лошади пятнали следы крови, принадлежавшей не ей.

– Враг разбит, – отрапортовал ротмистр, – потери минимальны. Теперь они не скоро сунутся к нам – мы им в этот раз крепко по зубам врезали.

– Прошу извинить, – произнес предельно ровным тоном граф Игнатьев, и сразу стало ясно, чего стоили ему эти слова, – мою резкость, допущенную по отношению к вам, ротмистр.

– Извинения приняты, – кивнул Обличинский.

Вполне удовлетворенный граф обернулся к Можайскому. Тот как раз подъехал к нам. В седле лейтенант держался не слишком хорошо, стараясь по возможности передвигаться либо пешком, либо на спине бактриана.

– Как дела с подготовкой сплава по Амударье? – спросил у него Игнатьев.

Можайский вынул из кармана часы, щелкнул крышкой. Затем для чего-то глянул на небо, как будто так удобней ориентироваться.

– Задерживается немного, – выдал он. – Но, надеюсь, через четверть часа мы сможем отправиться вниз по реке.

– Что это за загадки вы нам тут загадываете, Можайский? – удивился Игнатьев. – Извольте доложить по форме, когда вашей командой будет организован сплав?

– Через четверть часа, ваше высокоблагородие, – выпалил, будто фельдфебель на плацу, Можайский.

Мы разбили временный лагерь на берегу Амударьи. Воды теперь вдоволь, и можно было не только пить, но даже купаться. Из палаток поставили только несколько госпитальных, где лечили раненных в недавнем бою драгун. Многочисленных же слуг отправили на поле сражения убирать трупы, чтобы не допустить распространения заразы.

Самым удивительным оказалось то, что морская команда Можайского не предпринимала ровным счетом никаких усилий для организации сплава экспедиции по Амударье. Вместе с драгунами матросы купались в реке и приводили в порядок одежду, как будто не подозревая о том, что их командир обещал нам через четверть часа организовать этот самый сплав.

Все решилось само собой куда раньше обозначенного Можайским времени. Над рекой раздался длинный гудок парохода, лишь ненамного опередивший появление самой машины. Стальной пароход с парой жутко чадящих труб и небольшими колесами. Он был похож на ходящий по Волге «Баян». Но, в отличие от него, идущий сейчас вниз по Амударье был вооружен четырьмя баллистами, по две на бортах, и катапультой на носу, что, несомненно, придавало ему внушительный вид.

– Ваше сиятельство, – обратился к Игнатьеву Можайский, указывая на подходящий в берегу пароход, – наш сплав по Амударье. Прошу любить и жаловать – стальной пароход «Перовский».

– Как он тут оказался, лейтенант? – не стал скрывать удивления граф.

– Из Хивы в Казалы я отправил верного человека с сообщением, что в скором времени экспедиции понадобится пароход для сплава по Амударье, – объяснил Можайский. – Моей команды хватит только для наведения переправы, но никак не для организации сплава, для этого у меня людей слишком мало, да и материала просто нет.

– Сообщение в Казалы вы отправили от моего имени, – тон графа стал ледяным, – но меня при этом не поставили в известность?

– Сообщение капитану Бутакову отправил от своего имени, – ответил Можайский, – потому что все касаемое дел морских относится к моей компетенции. Вас же, ваше сиятельство, в известность не поставил по той причине, что я просто делаю свою работу. Вы мне задали задачу организовать сплав, а уж средства для этого я избираю сам, не так ли?

– Иногда мне кажется, – процедил граф, глядя на ротмистра и лейтенанта, – что я тут и не начальник экспедиции вовсе. У всякого есть свои планы, и их со мной не то что не согласуют – даже делиться не изволят.

– Простите, ваше сиятельство, но не обо всем же вам докладывать, – пожал плечами Обличинский.

Игнатьев в ответ лишь махнул рукой и отъехал на некоторое расстояние, сделав вид, будто следит за тем, как причаливает пароход.

– Зря вы затеяли эту игру, – покачал головой я, проводив взглядом графа. – Вы можете нажить весьма опасного врага.

– У Игнатьева после Хивы просто нервы сдают, – ответил Обличинский. – Он, конечно, человек жесткий, но другому бы и не доверили миссию. Ему не стоит так уж закручивать гайки. В нашей экспедиции каждый отвечает за свое дело, и раньше граф не лез в чужую работу. Теперь же, когда все пошло не так, как он рассчитывал, Игнатьев пытается понять, где допустил ошибку, а потому хватается разом за все, хочет всех контролировать. Вот мы его слегка с небес на землю и опустили.