Елена Горелик - Стальная роза

Один из вышеупомянутых «мелких засранцев» снова раздувал мех. Заготовка раскалилась до должной температуры, определяемой опять же на глаз по цвету металла, и Яна снова застучала молотом. Потому, сосредоточившись на процессе, не заметила изящную женскую фигурку в светлом платье, показавшуюся в конце кузнечной улицы. Зато её заметил Ваня.

– Ма, глянь, – он кивнул в сторону незнакомки.

Останавливать обработку булата было нельзя, и Яна бросила заготовку на угли.

– Последи, чтобы держалось в таком цвете, – сказала она сыну, и тот начал аккуратно, чтобы не перегреть, раздувать мех.

На ней была обычная холщовая рабочая одёжка кузнеца – штаны и запахивающаяся рубаха, подпоясанная куском той же холщовой ткани. Волосы, подобранные узлом, надёжно фиксировала косынка, завязанная «по-колхозному», под затылком. Кожаный фартук, обязательный для кузнецов во время работы. По тёплой сухой погоде – должно быть, последние жаркие денёчки, скоро быть дождю и холодам – обута она была не в традиционные туфли, не в сапожки, подаренные заботливым супругом, а в грубые, дырявые чувяки сильно б\у, какие не жалко попортить летящими искрами. Лицо потное и от близости огня покрасневшее. То есть по сравнению с изящной незнакомкой – лахудра лахудрой.

– Кого ещё принесла нелёгкая… – процедила Яна, утирая лоб рукавом.

Она вообще-то догадывалась, кого именно. Довелось пару раз лицезреть эту даму во время её прогулок. Пожалуй, в Бейши она единственная ходила в модных придворных платьях из тонкого цветного шёлка с изящной вышивкой. Неужто одна пожаловала?.. А, нет. Вон за ней две служанки вышагивают. Значит, небеса не упадут на землю: госпожа Цзян Фэй Сюй соблюла свой статус, насколько это было возможно. Придётся соблюдать свой: правила сословного поведения тут жёсткие, нарушать их, если не хочешь нарваться на крупные неприятности, нельзя.

А кстати, с чего это она так выбелила лицо? Вообще-то знатные китаянки немного злоупотребляли белилами, но тут за километр был виден такой слой штукатурки, что обзавидовались бы иные поп-звёзды из той жизни. Неужто муж отлупил? Учитывая то, какие о ней в последние дни ходили слухи, ничего бы в этом удивительного не было. «Дурной глаз» очень быстро оброс невероятными подробностями, а затем плавно трансформировался в «ворожбу». Мол, дамочка сохраняет молодость и привлекательность, воруя счастье у молодых девушек. Не пощадила, мол, и собственной дочери. Некоторые и покруче загибали – дескать, сотничиха по ночам у мужа кровь по капле цедит и творит чёрное колдовство, оттого он такой беспросветно несчастный. Это рассказывали, естественно, по большому секрету и исключительно шёпотом, но в курсе были практически все. Теперь вслед жене сотника частенько неслось приглушённое: «Ведьма! Злая колдунья!» Что ж, если такие слухи достигли ушей сотника, то он вполне мог и сорвать зло на супруге.

– Ма, она к нам идёт, что ли? – удивился Ваня.

– Боюсь, что да, – буркнула Яна. – Придётся кланяться.

– А если это… как в книжке? Низводить и курощать?

– Это можно, но – исключительно вежливо, сына. Кланяясь и улыбаясь.

Её душа долго не могла этого принять, пока Яна не поняла, что между лицом и маской всё же есть существенная разница. Это было тяжело – надевать маску покорной простолюдинки, засовывая свою западную гордость за пазуху, и кланяться. Но она справилась. Здесь по-другому нельзя. Да и под словом «гордость» в Поднебесной понимали совсем не то же самое, что в Европе. Если западные мифы воспевали героев-бунтарей вроде Прометея, то здесь Прометей был бы назван преступником, нарушившим гармонию мира своим презрением к повелению богов. А гордость в нашем понимании была привилегией самой высшей знати.

Дамочка приближалась без особой спешки, но улица короткая. И вот она остановилась у калитки кузнечного подворья, брезгливо разглядывая женщину в одежде кузнеца, почтительно склонившуюся перед ней. Мальчика она как будто вовсе не заметила.

– Я думала, ты красива, – презрительно хмыкнула она. – Но в тебе нет ничего от истинной красоты. Длинная, мосластая, бледная, как ночной демон… Самая обычная блохастая дворняжка, случайно прибившаяся к людям… Ты хотя бы говорить умеешь?

– Умею, госпожа, – самым наивежливейшим тоном проговорила Яна.

– Надо же – собачка и вправду умеет говорить.

– Моя госпожа увидела здесь собаку? – удивление Яны было настолько искренним, а тон таким глубоко почтительным, что вполне можно было купиться. – Но собаки не заходят к нам во двор, боятся огня и грохота. Вот около забора бегают и лают, это верно.

Наивность чужестранки в первые мгновения сбила незваную гостью с толку: о каких собаках она заговорила? Она что, настолько непроходимая дура? Или так плохо знает язык? Но постепенно до госпожи Цзян Фэй дошло, что на самом деле имелось в виду, и… она едва не задохнулась от ярости.

– Ты… ты… тварь… животное! – пискнула она. А затем, взяв себя в руки, как подобало знатной даме, вскинула подбородок. – Я буду говорить с мужем, чтобы тебя выставили отсюда.

«Ну, да. А сотник вот так взял и послушался, – с весёлой злостью подумала Яна. – Скорее, он возьмёт и сделает ровно наоборот».

– Как будет угодно моей госпоже, – её голос прямо-таки сочился елеем.

– Пошли, – сотничиха скомандовала своей свите из двух смазливых служаночек. – Как вернёмся, туфли придётся сжечь. Здесь слишком много грязи.

Они не успели ещё достигнуть конца улицы, а из кузницы уже показались Юншань и мастер Ляо.

– Вот ведь сука, – буркнул последний. – Моя Чунпин из-за неё слегла, так она сюда притащилась порчу наводить. Ведьма проклятая.

– Ты слышал, как она назвала мою жену? – неожиданно спокойно произнёс мастер Ли.

– Слышал. Все слышали, мастер.

– Сможешь свидетельствовать, что имело место оскорбление, и моя жалоба составлена верно?

– Правильно, мастер. Напишите жалобу, – из кузницы показались другие мастера. – Хватит уже, никому от неё житья нет, от ведьмы этой. Все всё подтвердим.

– А эта тётенька дура, – встрял Ваня. – Я бы так не подставлялся.

– Это потому что у тебя голова на плечах, малой, а не тыква, – проворчал дед Шу. – Сколько лет на свете живу, всё время убеждаюсь, что всё имеет предел, и лишь глупость человеческая безмерна. Особенно бабья.

– Дедушка Шу, моя мама не дура, – обиделся мелкий.

– Так твоя мать не баба, а женщина, – неожиданно рассмеялся старик-кузнец. – Разницу тоже надо понимать.

Яна криво усмехнулась: хитрый дед выкрутился. Как бы ни относились ханьцы к женщинам вообще, к ней в частности отношение установилось пусть и благожелательное, но настороженное. Ибо все помнили бой с киданями.

– Чжан, – проговорил мастер Ли. – Ты говорил, твоя старуха умеет красиво писать.