Александр Харников - В царствование императора Николая Павловича

– Да, хорошо написал про эту галерею господин Пушкин, – отозвался Николай.

Они помолчали немножко, шагая по бульвару мимо Адмиралтейства. У дома Лобанова-Ростовского – того самого, со львами, где с 1828 года располагалось Военное министерство – царь и Александр свернули на Вознесенский проспект и вышли к площади, на которой стоял памятник императору Николаю I, работы барона Петра Клодта.

– А вот и памятник вам, Николай Павлович, – шепнул Шумилин царю, который удивленно смотрел на себя самого бронзового. – Как видите, у нас помнят не только бунтовщиков. Можете подойти к нему и полюбоваться.

Царь машинально кивнул, и по его щеке снова скатилась слеза.

«Да, слишком сегодня получился слезливый день для самодержца, – подумал про себя Александр, – но иногда слезы смывают с души все плохое, и это идет человеку только на пользу…»

Человек Бенкендорфа пришел, как и обещал граф, на следующее утро. Едва Одоевский и его гости успели позавтракать, как в гостиную вошел лакей и, нагнувшись к князю, что-то шепнул ему на ухо. Одоевский кивнул и велел слуге пригласить посланца Александра Христофоровича.

Вскоре в комнату вошел мужчина в сером цивильном костюме, лет тридцати от роду, высокий, статный, с приятным, располагающим к себе лицом. Он поклонился присутствующим и, остановив свой взгляд на Викторе, подошел к нему.

– Их сиятельство просил передать вам это, – сказал ранний гость, доставая из кармана шариковую ручку с зенитовской эмблемой.

– Если не ошибаюсь, вы ротмистр Соколов? – спросил Сергеев, поднимаясь с кресла навстречу господину из III отделения. – Дмитрий Григорьевич?

Ротмистр утвердительно кивнул, и тогда Виктор представился сам. Соколов вел себя спокойно. По его поведению было трудно понять – рассказал ли ему граф, откуда и из каких времен прибыл человек, назвавшийся отставным майором Сергеевым. Скорее всего, нет. Но ротмистр быстро сообразил, что этот пожилой плотный мужчина с седыми усами и едва заметным шрамом на лбу совсем не похож на тех, с кем ему приходилось сталкиваться ранее.

– Дмитрий Григорьевич, надеюсь, вы не обидитесь, если я буду обращаться к вам по имени и отчеству? – спросил Соколова Виктор и добавил: – в свою очередь, я не буду возражать, если и вы так же будете обращаться ко мне.

Ротмистр кивком дал понять, что не против, и тогда Сергеев продолжил:

– Видите ли, Дмитрий Григорьевич, нам – мне и моим друзьям, которые сейчас временно отсутствуют, очень хочется, чтобы у нас во время пребывания в Петербурге не было никаких недоразумений с вашими коллегами.

– Граф дал мне на этот счет надлежащие инструкции, – ответил ротмистр, – только вы, Виктор Иванович, поймите и нас правильно – мы можем гарантировать вам почтительное отношение служащих Третьего отделения и жандармов. Но не можем ничего обещать насчет чинов городской полиции и их руководства из министерства внутренних дел. Тем более что у Александра Христофоровича уже были некоторые серьезные размолвки с графом Строгановым – министром внутренних дел, и Сергеем Александровичем Кокошкиным – столичным обер-полицмейстером.

Сергеев усмехнулся про себя. Столько лет прошло, а соперничество среди силовиков как было, так и осталось. «Всемогущие», как их считали в народе, жандармы все время ожидали подвоха со стороны господ-полицейских. И часто их ожидания оправдывались. Происходило же сие не от дурного воспитания и желания подгадить конкуренту. Расчет был что ни на есть шкурный – каждое раскрытое «злоумышление на порядок управления» давало повод полицейским получить новые чины и награды, а также выбить дополнительные ассигнования на «известные цели» – так в документах того времени изящно именовались деньги, выделенные на поощрение тех, кого скромно называли агентами, а попросту – доносчиков.

– Скажите, Дмитрий Григорьевич, – неожиданно спросил Виктор ротмистра, – а приходилось ли вам лично встречаться с теми, кто возмущает лиц разного сословия против монарха и правительства? Если да, то кто они были?

Ротмистр на минуту задумался, а потом ответил:

– Видите ли, Виктор Иванович, мне довелось видеть явных противников порядка управления государством. Но не они представляют опасность для общества. Их слишком мало, чтобы возмутить народ, и большей частью они не совсем здравы умственно.

Куда опасней другие. Это молодежь – дворянчики от семнадцати до двадцати пяти лет, которые и составляют наиболее гангренозную часть общества. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающийся в разные фразы. Тенденции, незаметно внедряемые в них старшинами, иногда даже их собственными отцами, превращают этих молодых людей в настоящих карбонариев.

Все это несчастье происходит от дурного воспитания. Экзальтированная молодежь, не имеющая никакого представления ни о положении России, ни об общем ее состоянии, мечтает о возможности русской конституции, уничтожении рангов, достигнуть коих у них не хватает терпения, и о свободе, которой они совершенно не понимают, но которую полагают в отсутствии подчинения. В этом развращенном слое общества мы снова находим идеи Рылеева, и только страх быть обнаруженными удерживает их от образования тайных обществ.

«А этот ротмистр умен, весьма умен, – подумал Сергеев, – только он не знает того, что страх, о котором он говорил, скоро пройдет. И эти, как он сказал, “дворянчики” начнут из Лондона звать народ к топору, а те из них, кто останется в России, станут организовывать тайные общества. И одним из организаторов убийства сына императора Николая Первого будет родная дочь губернатора Санкт-Петербурга».

– Дмитрий Григорьевич, – сказал Виктор, – мы с вами еще поговорим на эту тему. А пока я хотел бы услышать, что Александр Христофорович сказал вам относительно меня и моих друзей.

– Их сиятельство, – отчеканил ротмистр, – велел мне сопровождать вас повсюду, наблюдать за тем, чтобы никто не чинил вам ни в чем препятствий и не пытался ограничить вашу свободу. О чем графом был выдан мне соответствующий документ. Вы желаете с ним ознакомиться?