Маркус Сэйки - Лучший мир

«Тебе нужно вернуться в свою ссылку. Столько шума. Ты теряешь свое ничто».

Скоро уже. Джон получит свою войну. Это великое дело и славное сражение не имели никакого значения для Сорена, но он надеялся, что его друг счастлив обрести то, что ему нужно.

Для себя же он надеялся на одно: что Саманта поедет с ним. Они не успели попрощаться – ирония такого рода всегда его забавляла. Сюда они прилетели на военном самолете – самом быстром из имеющихся транспортных средств, но с его восприятием времени перелет длился больше тридцати часов. Полтора дня в самолете – и нет ни минуты, чтобы увидеть свою возлюбленную.

«Ты листик, и поток унесет тебя».

Ванмитер инструктировал своих людей, а Сорен пытался не слушать его слова.

– Национальный парк Кайахога-Валли…

– Соседей рядом нет, но…

– Тактическое преимущество, два спереди, один сзади…

За окном блеклые сосны подпирали серое небо. Ветер гнал мертвые листья. Кинжал был так легок, что Сорену приходилось сосредотачиваться, чтобы почувствовать его, – хорошее упражнение на медитацию. Будь мускулами своей груди, будь кожей под своей рубашкой. Он спрашивал себя, как удалось выжить Нику Куперу. Сорен вспомнил выражение глаз Купера, когда его, Сорена, локоть встретился с виском мальчишки, увидел это бесконечное страдание – тот удар был для Купера не менее сокрушителен, чем нож в его сердце. Мозг Сорена праздно задержался на мысли: что бы это такое было для него – иметь ребенка, создать новую жизнь? Не принесло бы это какой-то смысл в его бесконечность или только ухудшило бы ситуацию?

– Слушай, – сказал тот, которого звали Донован, – к чему столько заморочек? Он же яйцеголовый. Давайте просто воспользуемся фактором неожиданности, сделаем дело и уйдем.

– У тебя самого с головой плохо, ты это знаешь? – Ванмитер поморщился. – Мы летим сюда на военном самолете. Пилот был нашим тайным агентом, ценным кадром, а Джон сжег его, чтобы мы сюда прилетели. Ты хоть можешь себе представить, какие кнопки ему приходилось нажимать, чтобы найти этого парня, которого ищет ДАР?

Боец пожал плечами.

– Не знаю, как он это сделал, – сказал Ванмитер, – и не знаю, зачем Джону понадобилось убрать этого парня. Знаю только, что ему это необходимо, а потому мы должны все сделать как полагается, чисто, полностью. Понял?

– Полностью? Ты хочешь сказать…

– Приказ был – убрать всех. Жену и ребенка тоже.

– Ребенка? – Донован втянул воздух сквозь зубы. – Черт!..

– Если тебе от этого будет легче, то они нормальные, все трое, – пояснил Ванмитер и обратился к Сорену: – Сэр?

Тот поднял бровь.

– Мы будем на месте через минуту. Хотите добавить что-нибудь? – спросил Ванмитер.

Деревья стали гуще, подъезды между ними встречались все реже, уходили глубже в чащу. Он увидел тот дом, где ждали доктор Итан Парк и его семья.

– Вы слабаки, – сказал Сорен.

Скоро эта утомительная прогулка по миру закончится, и он сможет погрузиться в свое ничто.

– Ребенка убью я, – заявил он.

– «Ты мой свет, мой единственный свет»… [54] Слова из песни Джона Кэша, одного из самых известных американских музыкантов XX века.

День клонился к вечеру, и небо уже начало тускнеть, холодные тучи становились больше и серее. Горел камин, по телевизору шли новости – по настоящему старому телевизору, а не трехмерному экрану. Внимание Итана раскалывалось между ужасом, происходящим в Вайоминге, и созерцанием жены, которая убаюкивала дочь. Это было убийственное сочетание: движение солдат, танков и самолетов, заправка ракет, политики, барабанящие кулаками по трибуне, – и на этом фоне два самых главных человека в его жизни, его дочь в тепле и безопасности, которую на крыльях песни уносит сон.

– «Ты ка-а-аждый день несешь мне счастье».

Они много пели Вайолет. Они пели «Голенькую детку», купая ее, на мелодию «Алуэтт» [55] Песня, популярная во франкоязычной Канаде, ставшая известной в Америке после Первой мировой войны. : «Время голенькой детки, время голенькой детки, время голенькой детки, время голенькой детки пришло». Пели в произвольной форме об игрушках, о завтраке, о покакать. И Эйми с самого начала объявила, что у них будет их собственная версия песни «Ты мой свет» с отсылкой к определенным тематическим трудностям.

Теперь по новостям показывали кадры из Кливленда. Если бы это не было объявлено, Итан не узнал бы города. Большая часть центра была уничтожена пожаром, остались только серые люди в серых одеждах, копающиеся в мусоре, семьи в лохмотьях на углах улиц и отряды полиции для подавления беспорядков с сомкнутыми щитами.

– «И никогда ты не узнаешь, как я люблю тебя».

Итан переводил глаза с экрана на семью, с семьи на экран, но часть его, та часть, которую он назвал бы своим истинным «я», если бы кто-нибудь спросил у него, на самом деле была поглощена другим. Эта его часть думала о том, что сказала ему до этого Эйми.

Она была права – факт, ставший для него таким очевидным, что думать об этом было невыносимо. Они с Эйбом как дураки ринулись в те области, в которые не осмеливались заглядывать и ангелы. И хотя они нашли ответы, но нажили себе врагов. Странно, что эта мысль никогда не приходила ему в голову прежде. Даже когда агенты ДАР появились в его доме с вопросом об их исследованиях, Итан попросил незваных гостей удалиться так, словно те были счетчиками, явившимися к нему на дом во время переписи. Задним умом все стало ясно: ДАР, вероятно, следил за ними еще до исчезновения Эйба. Они никогда не перестанут искать его. Никогда. Его знания обрекали его на это.

– «Никто не отнимет у меня мой свет».

А что, если ДАР был не единственной группой, которой нужна была их сыворотка? И это еще одна проблема, которая не приходила ему в голову, пока Эйми не пролила ему свет на это. Их открытие было в буквальном смысле бесценно. Тот, кто его контролирует, фактически владеет патентом на колесо. Неудивительно, что Эйб так настаивал на секретности, на политике «молчание – золото». Проблема была в том, что Эйб не зашел в этом достаточно далеко. Они должны были работать в условиях абсолютной секретности на каком-нибудь отдаленном островке в Тихом океане.

Если об их работе знал ДАР, то, возможно, знали и «Дети Дарвина». А кроме того, их таинственный благотворитель, чьи глубокие карманы и служили источником финансирования лаборатории. Итан всегда подозревал, что, возможно, это были карманы Эрика Эпштейна, – кто еще получал от этого огромную выгоду? Это означало, что они с Эйбом работали для непослушного штата, окруженного теперь американскими войсками.

Все были против него, а он сидел здесь, в загородном домике, и ждал, когда небо обрушится и раздавит его. Не говоря уже о его жене и дочери. И все из-за того, что он сделал.