Ив Престон - #Потерянные поколения

Поворачиваюсь к ней, и она протягивает мне поднос с грязной посудой. Я машинально беру его в руки.

Какая-то мысль назойливо вертится на поверхности сознания, не позволяя схватить себя. И при этом она дразнится: это важно, ты вот-вот все поймешь, поймаешь меня – и картинка сложится!

И только когда двери лифта открываются на нашем уровне, меня буквально озаряет – да так, что я выпаливаю:

– Нужно проверить его мозг.

– Порой я сомневаюсь, что у Фарруха вообще есть что проверять, – хмыкает Солара. – И как его только сделали капралом…

– Да нет же! – восклицаю я, пожалуй, слишком эмоционально. – Извините, капрал. Я про заключенного. Кажется, я… Я могу знать, почему из него получился неправильный силент. Пусть доктор проверит его мозг.

Мы все еще стоим в кабине лифта. Двери закрываются, но Солара рукой не дает им соединиться.

– И что, по-твоему, нужно искать? – внимательно смотрит она на меня.

– Болезнь. Опухоль, скорее всего.

Солара медленно кивает. Затем она быстро перекладывает грязную посуду со своего подноса на поднос Пату.

– Идите к отряду. Я возвращаюсь в изолятор Справедливости…

Следующим утром после завтрака Солара перехватывает меня по дороге в казарму.

– Ты была права, – негромко говорит она. – Опухоль. Он почему-то скрывал, что болен. Но как ты узнала?

– Нетипичное поведение силента, – немного помедлив, поясняю я. – Я однажды сталкивалась с таким. Был… один силент, который сохранил голос.

– Он мог говорить? – с живым интересом произносит Солара.

Качаю головой:

– Он пел. У него был очень хороший голос. – Улыбаюсь воспоминанию, но это грустная улыбка. – Он был болен, у него в голове обнаружилась опухоль, совсем небольшая… Он умер, не знаю, от болезни или нет – это было давно, когда я только начинала работать Смотрителем… Я совсем забыла об этом, а сейчас вспомнила и подумала, что, возможно, именно болезнь делала его особенным. Если предположить, что процин может как-то нетипично действовать на человека, чей мозг уже поражен болезнью…

– И что особенного в этом малодушном? – перебивает меня Солара. Вихрь мыслей, наполненных испугом, проносится в голове в одно мгновение: она что-то знает, что-то заметила, что-то видела… Но капрал просто продолжает свою мысль: – Тот силент мог петь – а что особенного в этом малодушном? Ты спец по силентам, вот как бы ты описала его отличие?

– Вы сами ответили на свой вопрос, капрал, – медленно говорю я. – Он так и не стал силентом. Он… – Я заминаюсь. Как много можно сказать Соларе, чтобы не навлечь на себя подозрения? – Он потерял сознание после того, как увидел на мне эмблему Корпуса, – наконец решаюсь сказать часть правды. – Он очень сильно испугался, когда увидел мой жетон.

– Помощники Справедливости. У них ведь тоже жетоны с эмблемой Корпуса…

Солара сама делает выводы, поэтому мне остается только кивнуть, подтверждая ее догадку.

– У него сохранилась часть его воспоминаний, раз он узнал… эмблему, – и меня . Но я окажусь с ним по соседству, если произнесу это вслух. – Если он смог сохранить так много, значит, болезнь сильно изменила его мозг.

Солара тяжело вздыхает:

– Рак, четвертая стадия. Обнаружили уже при вскрытии.

Смысл этих слов доходит до меня не сразу.

– Он умер? – Я же видела его только вчера! – Из-за болезни?

Солара качает головой, затем оглядывается по сторонам.

– То, что я скажу, должно остаться между нами. Сегодня ночью… он покончил с собой.

День проходит как в тумане. Все, что я вижу перед собой, – малодушный в камере. Малодушный, который смотрит на меня так, словно видит во мне своего убийцу. Малодушный, который после моего появления в изоляторе покончил с собой, разбив голову о стену ночью.

Когда прихожу в спортзал после ужина, я застаю в тренажерной зоне лишь пару курсантов. Несколько косых взглядов в мою сторону, перешептывания – и они вскоре уходят. В зоне полигона тренируются капралы – сегодня полигон выглядит как какая-то замысловатая полоса постоянно движущихся препятствий.

Швырнув рюкзак на скамейку у стены, рядом с боксерской грушей, я старательно бинтую руки.

И нет, мне не кажется, некоторые из капралов тоже на меня оглядываются.

Закар стал проклятием нашего отряда. Прошло уже несколько недель – а нас все так же избегают и обходят стороной. И это я виновата в том, что мы стали изгоями.

Удар. Еще удар. Распаляясь, я наношу удары один за другим, в полную силу, не сдерживаясь, вкладывая в каждый удар все свое отчаяние. Как же просто, когда причина проблем имеет лицо, когда есть неприятель, враг, которого можно ненавидеть, – и как же все осложняется, если винить во всем приходится только себя…

Я останавливаюсь только тогда, когда руки начинают гудеть, а дыхание сбивается напрочь. Увлеклась. Пытаясь отдышаться, понимаю, что боксерская груша точно не помогает отвлечься от дурных мыслей, скорее наоборот. Сейчас бы пробежаться…

Но и бег на тренажере не приносит ожидаемого облегчения. Это не действует на меня так, как пробежки в Просвете, чего-то не хватает, бег на тренажере кажется механическим, неживым . И он тоже оказывается бессильным против тяжелых мыслей, от которых весь день болит голова.

Я бегу, неторопливо, с закрытыми глазами – и думаю о том, что нужно было остаться Смотрителем. Здесь, в Корпусе, я все только порчу. Если отбросить то, что случилось с малодушным, пусть даже это просто пугающее совпадение, отбросить хотя бы на время, хотя бы потому, что этому нет разумного объяснения, – все равно останется внушительный список того, что я испортила своим появлением. Из-за меня Никопол ушла из отряда, погубив репутацию Солары. Берт сломан, можно только надеяться, что он со временем оправится, – и в этом тоже есть моя вина, потому что я не воспринимала его слова всерьез, не думала, к чему приведет его желание защитить меня. Отряд принял меня, встал на мою сторону, несмотря на то, что весь Корпус теперь отвернулся от нас, а я…

А я не способна выстрелить даже в изображение человека. Юн был прав: мне не место в Корпусе, и следовало понять это раньше. Пусть я была слегка не в себе после смерти Гаспара, когда решила идти в Корпус, но ведь у меня была возможность уйти, причем она появлялась не однажды. Я промедлила – и теперь всему отряду грозит Второй круг.

Не Закар, я – проклятие нашего отряда.

Услышав громкие возгласы со стороны полигона, я открываю глаза. «Это твое лучшее прохождение Пляски». Поздравляют капрала, который, кажется, установил новый рекорд. Я замечаю Линкольн у входа в зону полигона – она внимательно смотрит на большой экран, на котором отображается объемная схема полигона в движении. Полигон, высотой метров в пять, выстроен из белых, серых и черных блоков. Сощурившись, мне удается прочесть пояснения на экране. Белый – скользит, серый – пружинит, черный – обычная поверхность. Любопытный полигон.