Дмитрий Манасыпов - К далекому синему морю

И все равно, изредка, как сейчас вот… когда за спиной одноглазый караулил своего Сережку… ей хотелось караулить именно кого-то своего. Родного. Виденного всего пару раз.

А еще ей бы очень хотелось прогуляться с ним по парку. И купить эскимо.

Самарская обл., аэропорт Курумоч

(координаты: 53°30 ′ 06 ″ с. ш. 50°09 ′ 18 ″ в. д.),

2033 год от РХ

Морхольд успокаивающе и очень аккуратно гладил Жуть. Жуть, утробно рычащую и так и рвущуюся вцепиться в руку, державшую нож. Ну как объяснить зверушке, что не надо? Не стоит. Он потом бы сам себе не простил.

Ведь очень даже знал эту руку. С длинным шрамом, идущим от большого пальца к запястью. И нож. Его знал даже лучше. Вплоть до узоров и скачущего волка. Хороший нож, со Златоуста. Морхольд его сам подарил, прощаясь с нынешним владельцем.

– Лепеха, идиот, – он покосился назад, зная, что увидит довольную, до ушей, улыбку, – убери. Она ж ядовитая.

– И на кой она тебе нужна? – Лепешкин-старший ножик убрал. И даже отступил подальше. – А?

– Бэ. – Морхольд почесал Жуть надглазья. Та перестала ерепениться и заурчала. – Думаешь, просил со мной идти? Сама пристала. Не выкидывать же. Маленькая еще.

– Ты этот, как его… – Лепешкин сморщился. – Ну… непроходимый, это-самое…

– Романтик?

– Ага, фуянтик, – Лепешкин снова улыбнулся. – Здорово, борода!

– Здорово. – Морхольд и впрямь был рад. – Рад, что ты живой.

– Такая же байда, не поверишь.

Морхольд усмехнулся. Лепеха не поменялся. Совсем не поменялся. Даже внешне.

Он ушел из Кинеля… да почти сразу, как они выжили у того перекрестка. Похоронил брата, пропил боевые, набил морды кому смог, поцапался с администрацией. И кто-то сманил парня, увел куда-то. Слышал Морхольд, что бывал Лепешкин-старший у Клыча. И даже опасался встретить его у Отрадного. Но, видно, не срослось у них что-то. И вот теперь, крепкий, потерявший всего один зуб и крайне довольный Лепешкин скалился на Морхольда и косился на Жуть. Та наблюдала за ним вполглаза, все так же считая его опасностью. И для себя, и для нового друга.

– А ты чего к нам? – Лепешкину явно хотелось всего и сразу. И потрепаться, и узнать новости, и рассказать про себя, и, это уж точно, хвастануть. И Морхольд очень склонялся ко всему ассорти из общения-выпивки-эмоций и, возможно, даже набить кому-то морду. Но чуть позже.

– Знаешь, Санек… – Морхольд задумался. – Хорошо, что тебя встретил. Поможешь? Хоть советом.

– Да, братух, ты че?!

– Тогда это, давай, заходи, – Морхольд толкнул дверь. – Сейчас быренько помоюсь, а потом ты мне все расскажешь.

– Не-не, – Лепешкин помотал головой, – я с твоей ящерицей не останусь. У себя подожду. Как сполоснешься, стукнись напротив. Девки и бухло никуда не убегут.

– С ними тут все хорошо?

– А то… – Лепешкин ухмыльнулся, – еще как хорошо.

Морхольд кивнул и шагнул было в номер.

– Морх… – окликнул Лепешкин. – Ты себя видел ваще?

– Бывало. А что?

– Погоди.

Лепешкин открыл дверь напротив, вошел внутрь и очень быстро вынырнул. Протянул синий комбинезон и армейский свитер с горлом.

– Давай все-таки зайду, шмотье заберу. Твое барахло постирать надо. И сдается мне, что ты на мели.

Морхольд хмыкнул. Что есть, то есть. А вот поправить положение… Это возможно. Но об этом потом.

– Во, хоть на человека похож. – Лепешкин довольно осмотрел чистого и пахнущего мылом Морхольда. – Где ты свою тварь-то оставил? И чего у тебя в рюкзаке с мешком?

– Спит она, – Морхольд сел в скрипнувшее кресло, оббитое грязно-бежевой, в цветочек, тканью. – Поторговать надо. Заработать.

– Ну, не знаю… – Лепешкин, дымя самосадом, пожал плечами. – Давай накатим, я тут подразжился самогончиком, на шишках. Давай.

Накатили. Осадили салом и водичкой. Морхольд, вежливо прикрыв рот кулаком, рыгнул. Лепешкин подмигнул и зажевал зубчик чеснока.

– Чего у тебя на торговлю-то?

Пришлось открыть рюкзак. Лепешкин, увидев Морхольдовы драгоценности, даже покачал головой.

– Серьезно? Плитки работают?

– Они не для продажи… – Морхольд разлил еще. – Они для обмена. Летунам.

– Куда лететь собрался?

– Мне бы до Волгограда.

Лепешкин кивнул. Без удивления. Волгоград так Волгоград. Надо, значит надо.

– Понятно. Значит, браток, тебе к Элвису Кликману.

– Кому?!

– Увидишь. Думаю, сговоришься. Попробуем сегодня вечерком.

– А сейчас что?

– Еще не вечер. Только это… мне в кантине в долг не нальют, я ж так, охрана. А стоит там недешево. У меня вот, золота немного. И «семеркой» не сильно богат.

– Это ерунда. – Морхольд достал упаковки с нижним бельем. – Говорят, тут девчушки даже в чулках встречаются?

Лепешкин довольно ухмыльнулся:

– А ты все так же шаришь, пес старый. Пошли.

Морхольд крякнул, увидев впереди очередное сумасшествие с электричеством. Над входом в грубо сложенную арку, переливаясь голубыми отсветами, красовалась вывеска.

«Пушистый Бар Сук».

М-да. Теперь понятно.

А еще из темноты арки доносилась музыка. Самая натуральная бодрая музыка, самый настоящий, охренеть не встать, хард-рок. Морхольд, на голодный желудок после самогона чувствующий себя просто очень хорошо, ощутил себя еще лучше. Лепешкин, непонимающе смотря на него, уже стоял у входа. А Морхольд, не веря ушам, слушал «Велкро Флай» Зи-Зи Топ.

– Да пошли, что ли, – Лепешкин потянул его за рукав, – лабуду какую-то играют, а ты стоишь и прешься.

Прешься… А как иначе? Но тут Морхольд все-таки оказался по ту сторону арки и окончательно понял, что это просто рай. И больше никак.

Музыка гремела из старых и латаных колонок, почти полностью закрывающих небольшую сцену. Судя по запаху, генератор пыхтел неподалеку. И на сцене, втроем, на гитаре, басухе и ударных играли. Долбили блюз-рок, выдавая рифф за риффом, самые натуральные музыканты. Один даже в откуда-то добытых джинсах-скинни.

Барная стойка оказалась натурально барной стойкой. Длинной, выгнутой плавными линиями и подсвеченной. Правда, свечами, спрятанными в большие стеклянные банки. Зато их было много. И света они давали достаточно.

Зеркала, как и положено, занимали все стену за стойкой. А на полках – тут Морхольду хотелось ущипнуть себя – стояли разнокалиберные разноцветные бутылки. Мало того, часть из них казались до сих пор не открытыми. Такое еще возможно?

А на самой стойке… Морхольд выдохнул. Они казались ему просто волшебными феями. Дико распутными и прекрасными феями. И наплевать, что они тупо самые обычные, пусть и крайне ухоженные по нынешним временам, шлюхи. Ему нравилось.

Разноцветные кусочки материи. Так, чуть прикрывающие кое-что. Лениво-томные и тонко рассчитанные движения. Шпильки, мать их, босоножки на шпильках! Морхольд покосился на добрых два десятка солидных мужиков, пускающих слюни на крошек, вытанцовывающих на стойке, и моргнул.