Роман Белоцерковец - Первое правило диверсанта

В воздухе висела непроницаемая завеса мглы, больше похожая на белесый дым. Подкова двора походила на наклоненный чан, из которого проливалось клубящееся паром варево, затопившее все кругом. Видимость не превышала тридцати-сорока метров.

Выйдя из чаши двора и оказавшись на бывшей проезжей части, мы практически потеряли ориентацию. Мутные очертания домов наплывали на нас и казались невесомыми, будто гигантские цеппелины, удерживаемые мощными канатами, они покачивались над своими фундаментами, готовые вырвать из земли тяжелые кнехты и взмыть вверх. Мне хотелось оказаться на одном из этих дирижаблей и унестись прочь от всех своих проблем. Взмыть так высоко, чтобы стать точкой, чтобы никто не смог различить меня с земли.

Ведь я только сейчас до конца осознал, что мы идем убивать. Да, я ненавидел всю эту продажную кровожадную свору, но готов ли был сам взять на себя кровь? Тем более в свете недавно открывшихся обстоятельств.

Этот мир приютил меня, но был ли он моим и на что я был готов ради него? Вероятно, на многое, но проверять на практике не хотелось.

Ой как не хотелось.

Монах многого мне не рассказал, я даже не знал, как долго состою в егерском клане. Однако за все время, что ясно помнил, мне лишь дважды пришлось применять оружие против человека: первый раз, на одиночном выходе, и то я не уверен, что убил того, кто стрелял в меня или даже ранил. Так, скоротечная огневая стычка с перепуганным насмерть отшельником, видимо решившим, что я посягнул на его территорию. Все предельно просто – он стрелял в меня, я в него. Второй раз, когда по тревоге выдвинулись на точку и полчаса взметали пулями осколки щебня, отбивая двух наших от наемников, и тогда одного гада я точно положил, а может, и двух – не уверен. Помню, мутило сутки, не мог ни есть ни пить. Мне было очень и очень паршиво, и я не хотел снова переживать то же, выворачивающее наизнанку кишки и душу, чувство сопричастности к чужой смерти, хотя и знал, что во второй раз бывает легче. Так, во всяком случае, говорил Монах. Он был докой в подобных делах.

Но вот ведь в чем дело: несмотря на то что я во всем стремился ему подражать, в этом вопросе у меня сложилось свое собственное мнение, которое не спешил менять ни в угоду Монаху, ни кому бы то ни было еще. Мне просто не нравилось убивать людей или, может, я был слишком слаб на том поприще, на котором рискнул пробавляться.

Весомый удар в плечо заставил встрепенуться. Монах шел чуть впереди, Андрей вровень со мной, он по-прежнему был хмур (Монах запретил ему взять с собой новую игрушку, и он надулся, ну в точности, как пацан) и глядел на меня крайне недружелюбно, будто я в чем-то виноват.

– Смотри куда прешь! Один шум от тебя! – зло бросил он мне.

Я остановился и поманил его к себе пальцем. Он безбоязненно наклонился. Я ухватил Андрея за мочку уха, молниеносно расчехлил нож и приложил лезвие к его бычьей шее. Он шумно сглотнул, его острый кадык опустился под металлом и тут же взлетел, приподняв лезвие к самому чувствительному участку кожи. Едва касаясь ее острием, прочертил замысловатую кривую и, подведя нож под ушную раковину, припав к ней губами, шепотом произнес:

– Еще раз сунешься, ухо отрежу! Думаю, ты понимаешь, о чем я?

Монах обернулся и вполголоса сказал:

– Завязывайте с играми, ребятки, – и как ни в чем не бывало пошел дальше.

Я убрал нож.

Ожидая реакции Андрея, приготовился по одному его взгляду ударить первым.

Он сначала, тяжело дыша, смотрел исподлобья, потом улыбнулся, по-дружески хлопнул меня по плечу и пошел за Монахом, смело открыв мне спину.

Инцидент исчерпан.

Обычная проверка на вшивость. Я бы не удивился, если ее организовал сам Монах. Это вполне соответствовало его стилю обучения и подготовки. Оно и понятно, идти на такое дело втроем против тринадцати само по себе самоубийство, а если у тебя в компаньонах деморализованный боец, то это оставляет ничем не восполнимую брешь. Уж лучше сразу сесть рядком, и на счет раз-два-три дружно застрелиться. Так что я ничуть не обиделся. Напротив, настроение заметно потеплело. Во мне возродилось то необходимое для предстоящей схватки чувство локтя, которое едва не изменило.

Мы продолжали углубляться на север. Шли прежним порядком: Монах чуть впереди, мы с Андреем вровень друг с другом на расстоянии в полтора метра. Иногда, тихонько переговаривались, по большей части обмениваясь ничего не значащими фразами и топорными шутками относительно дороги, конечной цели вылазки и, конечно же, до черта надоевшего тумана. Обычный рабочий момент, когда работаешь в команде. Ничего больше.

Спустя три с половиной часа остановились на короткий привал – перекусить и отдышаться после непродолжительного, но крайне утомительного перехода в удушающем, непроглядном испарении мертвой Москвы. Честное слово, уж лучше дождь, чем проклятая мгла.

Я не пожадничал и вскрыл две последние банки с тушенкой. У Монаха нашелся хлеб. Ели молча, каждый думал о своем, ничем не выдавая потаенных мыслей. Но наверное, и у Монаха, и у Андрея все-таки просачивалась тонким ручейком одна поганенькая мыслишка, которая лично мне не то чтобы не давала покоя, но исподволь преследовала: для кого-то из нас этот поход может стать последним. Особенно неприятно было об этом думать, глядя на жизнерадостное, улыбающееся лицо Андрея. На то, с каким аппетитом он ел, с аппетитом дышал, с аппетитом жил.

Словно прочтя мои мысли, он подмигнул мне и с набитым ртом спросил:

– Чего насупился, Лёха?

– Так ерунда, – неопределенно ответил я и улыбнулся ему в ответ. Смотреть в глаза было тяжело, я уткнулся в свою миску и продолжил есть, стараясь больше ни о чем не думать.

– А ты поменьше думай, и жизнь наладится! – вновь поймал меня Андрей.

– Я так и сделаю.

– Это правильно, – ответил он.

После перекура продолжили дорогу – молча, говорить и вправду было не о чем.

Мы прошли еще пару кварталов. Мгла потихоньку рассеивалась. Город постепенно, из утопленной в молоке Атлантиды, превращался сам в себя, приобретая знакомые очертания разграбленного и разрушенного сарая.

Монах шел, не сбавляя шага, словно сам прекрасно знал дорогу, словно каким-то особым чувством распознавал верное направление. Мы с Андреем едва поспевали за ним. Внезапно меня посетило то самое чувство, что много раз спасало жизнь, а иногда и обманывало – будто за нами кто-то наблюдает.

– Стой, – приказал я Андрюхе.

Тот тут же замер в ожидании.

– Чего стоим? – шепотом поинтересовался он. – Местность незнакомая или ноги стер?

– Заткнись, – сказал я, увидев, что Монах тоже остановился и поднял в локте согнутую руку, призывая к вниманию.

Я мягко опустил предохранитель, и в тот же момент, между мной и Андреем бесшумно обрушилась лоснящаяся желтая туша.