Артем Мичурин - Полведра студёной крови

© Мичурин А., Хватов В., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

Капли, падая на ледяной наст, прогрызали в нём алые червоточины.

Бредущий по белой пустыне человек остановился и медленно, стараясь не делать резких движений, лёг на спину.

– Всё. Хватит.

Забранная в меховую перчатку ладонь поднесла пригоршню снега к растрескавшимся обветренным губам. Капля, сорвавшись с края заиндевевшего рукава, упала на автомат. Серое от мороза воронение на секунду почернело, впитав тепло, и снова покрылось инеем вокруг красного, примёрзшего к стали льда.

Человек сел, утёр бороду и, развязав рюкзак, провёл ладонью по гладкой холодной поверхности своего сокровища.

– Э-э. Врёшь. Врёшь, сука.

Он завязал рюкзак и, с трудом поднявшись на ноги, хохотнул. Но смех вышел натужным.

– Не для того я столько…

Морозный воздух, обложив горло, превратил слова в кашель.

– Дьявол…

Человек сплюнул, подобрал тяжеленный рюкзак и, шатаясь, побрёл дальше сквозь бесконечную снежную целину.

У меня всего два варианта – идти за ним или вернуться. Я выбрал первый. Почему? Ну, тут много причин: заказ, на который я подписался; подмоченный авторитет, который надо восстановить; профессиональная гордость, в конце концов, а ещё… Твою мать! Кого ты обманываешь, Кол? Всё это – полная херня. Плюнуть и растереть. Год! Дерьмовый год и два адски дерьмовых месяца я, как хвост за кобылой, подметая сыплющееся говно, волочусь за этим ублюдком! Ради авторитета? Ради профессиональной гордости? Да ебись они конём! Будь дело только в них, я бы встретил зиму под уютным метром бетона своего арзамасского бункера и топил бы досаду в самогоне. Всё лучше, чем яйца здесь морозить. Но нет. Я пойду дальше. За ней. Я знаю – она близко. Я хочу её! Хочу, как дитё конфету, как кобель течную суку, как торчок хочет дозу в свои чёрные вздувшиеся вены. Я. Хочу. Голову. Ткача. И я её заберу.

Фома был в бешенстве. Жирный обмудок скакал по келье и тряс святыми цацками так, что иконы в золотых окладах падали со стен. «Как так ушёл?! – орал он на всю крепость Святого воина великомученика Ильи Муромца, брызжа слюной. – Куда ушёл?!» Понадобилось приложить немало усилий, чтобы вернуть разговор в конструктивное русло. После уверений в том, что от всей группы остался один Ткач, отец-настоятель немного успокоился, сел и начал снимать ногтями стружку со столешницы, убивая меня взглядом.

– Кол-Кол-Кол… – качал Фома головой. – Что ж ты, су…? Эх! – хватил он кулаком по столу и воззрился на меня, аки дьяк на голую девку. – Найди его. Верни то, что он унёс. Слышишь? Верни!

– А из-за чего, собственно, такой кипиш? Ты ведь знать не знал, что за груз. Или…?

– Не твоё собачье дело!!! – взорвался жирдяй, но быстро взял себя в руки, сел и, оправив бороду, нацелился в меня пальцем. – Просто верни то, что должен. Ага? Ты ж аванс взял? Так отрабатывай.

– Уговор был…

– Какой? Какой был уговор? – огрызнулся он, играя желваками. – Ты что мне тут дурочку теперь ломать собрался? Обосрал всё дело и в кусты? Нет-нет-нет. Мы уговорились, что кончишь всех шестерых и заберёшь груз. А ты что сделал? Нихера! Даже хуже, чем нихера. Раскрыл себя, Ткача спугнул. Вот теперь ищи-свищи его по ебеням!

– Ориентировочка, – достал я из-за пазухи мятый лист бумаги с карандашным портретом виновника торжества. – Можешь ещё таких организовать? Штук двадцать.

– Легко.

– И ещё мне понадобятся деньги. Много.

– Опять деньги, – поморщился Фома. – Ты сначала аванс, уплоченный мной, отработай.

– Я хочу получить расчёт.

Глаза настоятеля округлились, губы зашлёпали в беззвучном возмущении.

– Ну, знаешь… – Он утёр набежавшую на бороду слюну и фыркнул.

– Предстоят серьёзные расходы. Ткач – это тебе не шпана нашкодившая. Если он захочет лечь на дно, понадобится о-о-очень длинный багор, чтобы его поднять.

– Очумел?! Простить тебе сорок золотых! С какого?!

– Фома, – я облокотился о стол и придвинулся ближе, так чтобы моему упрямому нанимателю стал слышен шёпот, не доходящий до ушей охраны за дверью, – не знаю, что там унёс Ткач, но уверен – ты знаешь. И это нужно тебе гораздо больше, чем сорок золотых. А если я ошибаюсь… Что ж, готов вернуть аванс, и ищи другого охотника.

Настоятель, выслушав, тоже подался вперёд и произнёс тихо, с полной всепрощения улыбкой:

– Вынуть бы тебе кишки да затянуть вокруг шеи.

После чего, не сводя с меня взгляда, достал из ящика кошель, и тот с приятным звоном бухнулся на стол…

…Это было четырнадцать месяцев назад. И коли карта не врала, я теперь находился в самых что ни на есть ебенях, как, впрочем, и пророчествовал мудрый Фома. Предгорья Северного Урала. Если ад, вопреки устоявшемуся мнению, холоден, то я определённо стоял на его пороге. И сатана всё крепче прихватывал меня за яйца своей заиндевевшей лапой. Не спасали ни кисы с меховыми чулками поверх шерстяных штанов, ни кухлянка, ни толстенный свитер. Мороз пробирал настолько, что временами становилось трудно дышать, сердце билось через раз, и постоянно тянуло в страну сладких грёз, из которой уже не вернуться.

Всё же что ни говори, а человек – вещь хрупкая. Чего не скажешь о моём спутнике. Не знаю, чья в том заслуга – естественного отбора или горнила радиоактивной Москвы, откуда он родом, – но Красавчик оказался на редкость выносливой тварью. Признаться, беря его в поход, я и не рассчитывал, что малец выживет. Думал – не бросать же, раз уж притащил, пусть следом идёт, а там будет видно, от чего издохнет. Ан нет. Вместо капитуляции перед жестоким миром мой четвероногий друг вымахал до размеров приличной собаки, нагулял к зиме жира и оброс плотной шерстью, от чего сделался похож на большую уродливую бесхвостую росомаху. Весной бурая шуба сменилась привычной жиденькой порослью, через которую просвечивала кожа. А обильные харчи дали новый толчок росту массы и габаритов. Жрал зверёныш всё подряд – от грибов до человечины – с равным аппетитом. Ко второй своей зиме Красавчик был уже едва ли легче меня и напоминал теперь медвежонка. Страшного, с плоской рожей и огромной пастью.

Помимо незаурядных физических данных, животина вышел и умом. Говорят, интеллект годовалой собаки равен интеллекту двухлетнего ребёнка… Не знаю. По-моему, двухлетний ребёнок в сравнении со взрослой собакой – бестолковый кусок мяса, которому едва хватает мозгов не срать под себя. Красавчик же в свои полтора года был заметно умнее прочих хвостатых бестий. Если первое время с ним приходилось общаться, как с дауном, повторяя по сорок раз вязнущие в зубах команды, то сейчас это стало лишним. Мой лохматый товарищ быстро навострился распознавать обычную речь и с готовностью подчинялся приказам.