Анна Фенх - Ружья еретиков

Сияющий чистотой и потому совершенно безликий серый лифт опускался вниз неторопливо, тяжело, словно специально был подогнан под скорость внятной патриотической речи, доносившейся из динамиков, скрытых в стенах. На огромном, занимавшем всю ширину стены мониторе крутился один и тот же агитационный ролик. В первый раз лейтенант Китт посмотрел его с интересом, во второй раз со вниманием, в третий раз из вежливости, на четвертый раз отвернулся. Однако, кроме ежемесячных отметок о техосмотре, аккуратно наклеенных друг на друга, в лифте разглядывать было нечего, и взгляд мужчины в серой форме то и дело возвращался на экран. «…Ведутся жестокие бои. Империя разорена и погружена в хаос. Бомбоубежища стали домом для всех нас. Наш общий враг не щадит… и мы не щадим… по воле Императора…» – вещал за кадром знаменитый, узнаваемый уже по тембру голоса и интонациям диктор, а в кадре мелькали руины торговых рядов и музеев, пустые улицы черных от гари городов. По разбитому асфальту летали смятые газеты, обрывки полиэтилена и прочий легкий мусор. Идиоты от психологии в Отделе пропаганды, пишущие сценарии к этим агиткам, убеждены, что в мертвом городе ветер обязательно должен гонять по улицам газеты, подчеркивая безжизненность пространства и напоминая, что когда-то по дорогам ходили те, кто мог бы эти газеты прочитать. Совершенно бесполезные люди, эти психологи.

Лифт замер, но диктор продолжал говорить, и только когда ролик завершился, двери с шипением разошлись в стороны, спрятавшись в стенах. Караульный в упор посмотрел на Китта и шевельнул стволом автомата вперед, указывая на стойку КПП.

– Предъявите документы, – немолодой лысеющий сержант на контрольно-пропуск-ном пункте был грузным, карточка легла в его широкую ладонь и словно растворилась в воздухе. – Назовите имя, звание, ученую степень, цель прибытия.

– Чейз Китт, лейтенант, бакалавр естественных наук. Переведен в лабораторию Л-1 Зоны 15 в качестве куратора Группы А.

Лейтенанту доставляло большое лингвистическое удовольствие выговаривать эти бессмысленные фразы о зонах и группах: в его характере было достаточно ехидства, а ум был достаточно живым, чтобы забавляться за счет нанизываемых одно на другое понятий. Бюрократический аппарат не мог смириться с тем, что кладовая не обозначена как сто двадцать восьмой отдел пятнадцатого комплекса, приписанного к группе с дурацким названием. Чейз Китт не имел никакого представления, что такое лаборатория Л-1 и чем занимается Группа А, потому сейчас для него все эти тяжеловесные и многозначительные словесные конструкции не имели ровным счетом никакого смысла.

– Приложите ладони к устройству.

Пока сканер проводил стандартную калибровку, Чейз успел снять перчатки и вытереть руки жестким вафельным полотенцем.

Его всегда утомляла и раздражала процедура проверки, но он, считая нетерпеливость проявлением слабости духа, никогда не торопил часовых, никогда не начинал скандалить или требовать особого пропуска, если случалась заминка с документами. Проходить раз за разом сканирование ладоней, подписывать несколько копий каких-то бумаг, терпеливо ожидать, когда сержант свяжется с дежурным офицером, а тот – с высшими чинами, сдавать личное оружие незнакомым людям и получать взамен бумажку, словно та могла бы в случае чего прострелить голову врагу, и самое гнусное – личный досмотр, – все это было для Чейза проверкой собственной стойкости, собственного характера. И он раз за разом одерживал победу над скукой, омерзением и усталостью. Этот будничный героизм благотворно влиял на самооценку лейтенанта Китта и на его расположение духа.

– Лицом к стене, – судя по тону, сержанту процедура обыска нравилась ничуть не больше, чем самому лейтенанту Китту. Это было плохо, Чейз с трудом переносил, когда к нему прикасались незнакомые люди, и было бы проще обмануть эту чувствительность, представить себе, что его одежду охлопывает некий безразличный к такой унизительной работе и столь же безразличный к унижению самого Чейза автомат. С этим можно было смириться, но теперь он слышал, что сержант – не запрограммированный автомат, а живой человек, которому тоже может что-то нравиться или не нравиться.

Чейз повернулся, как было велено, уперся руками в стену и широко расставил ноги. Он не успел надеть перчатки, и теперь гладкая поверхность стены холодила ладони. На этом ощущении можно было сосредоточиться, вместо того чтобы внутренне содрогаться, когда толстый сержант ощупывал Чейза и его одежду. Но лейтенант Китт все равно злился из-за обыска, и стыдился этой злости, и злился, что стыдится.

– Проходите, господин лейтенант. Вас проводят в медблок, – его признали за своего, выдали карточку и потеряли интерес.

Сержант махнул рукой на дверь и погрузился в изучение какой-то сероватой, скверно отпечатанной методички. Солдат посторонился, пропуская Китта в коридор, и едва Чейз покинул КПП, тут же заслонил собой проход, словно лейтенант мог передумать и рвануться обратно. Должно быть, они и лифт заблокировали.

– Лейтенант Китт, мы вас ожидали, – Чейз привык, что женские голоса звучат мягко, отчего фразы приобретают нежную, почти вопросительную интонацию, но этот отличался от остальных. Несмотря на то что он явно принадлежал даме, в нем чувствовалась крепость и уверенность, если не агрессия.

Чейз повернулся, ожидая увидеть сопровождающую из той мускулистой до мужеподобия породы женщин, у которых широкие плечи и сильные руки, тяжеловатая походка и короткая стрижка, но увидел перед собой ладно скроенную миловидную брюнетку лет тридцати. Она действительно была коротко стрижена, но каким-то образом это только добавляло ей изящества. От неожиданности Чейз замер, разглядывая женщину, но, к счастью, она поняла его замешательство правильно.

– Я капитан Эштаву, мне поручено сопроводить вас в медицинский блок и удостовериться в том, то вы нам подходите.

– Только что в этом удостоверился боец с КПП, – Чейз доброжелательно улыбнулся, и капитан Эштаву автоматически улыбнулась в ответ, пусть и несколько нерешительно.

Однако железные нотки в ее голосе сохранились.