Виктор Лебедев - Летящий вдаль

– Так, ни о чем.

– Говорят, ты к нам издалека пожаловал. Может, расскажешь, что видел, где бывал? Что там с остальным миром творится сейчас?

Я вздыхаю. Похоже, не отделаться – все повернули свои лица и внимательно за мной следят. Придвигаюсь ближе. Рассказываю о Москве и городах помельче, где мне удалось побывать, о деревеньках и селах, о полностью вымерших поселениях нашей необъятной родины. Мужики кивают, вздыхают – оказывается, жизнь за пределами Волгодонска ничуть не лучше.

– А что там в Ростове нынче творится? Не был там? – крепкий бритоголовый мужик смотрит, не мигая.

– Проезжал мимо, хотел завернуть, но странные создания не дали.

– Что за создания?

Я задумываюсь, пытаясь воссоздать в памяти образ.

– Что-то среднее между муравьями и саранчой. Но размеров приличных, со взрослого человека. Еле ноги от них унес. Так что думаю, вряд ли там жизнь лучше вашей. У каждого – свои беды.

– Семен из нашего убежища говорит, что в Таганроге тоже выжившие есть. Прикинь, какие-то чудики там основали государство навроде древних греков, только с поправкой на время. Пришел он к нам в общину год назад, как добрался – не говорит, но полезным оказался, мы его и оставили.

– А с Цимлянском что? – спрашиваю я.

– С нами на контакт не идут. Может, со старогородцами у них и более тесные связи, не знаю. Кто-то брехал, что видел, как они рассекают по морю на рыбах. Дескать, неведомо как сумели приручить тех, что плавают у поверхности, – поясняет бритоголовый в ответ на мой немой вопрос. – Там такие большие плоские рыбины водятся с длинными усами… Так вот, цимлянцы, дескать, пользуются ими, как рулем: в какую сторону потянут за усы, туда и рыба плывет. Ерунда это все, конечно…

Постепенно разговор сходит на нет, все устали и хотят спать – завтра предстоит еще один непростой день.

Наутро работа закипает с новой силой. Снова летят щепки, жужжат бензопилы, вгрызаясь в податливое дерево. Постъядерные лесорубы, блин!

– Попозже можно вернуться за сваленными деревьями, – изрекает Ильич. – Лишним не будет.

Хозяйственный мужик! Я невольно проникаюсь к нему почтением – говорит мало, зато руководит людьми на загляденье, да и сам от работы не отлынивает, наравне со всеми пашет. Во многом благодаря его действиям мы так быстро продвигаемся к конечной цели.

К обеду мы расширяем проход для «Ураганов» – теперь они беспрепятственно могут подойти к деревьям, на которых висит дирижабль. Между тем, небо опять заволакивает тучами, только на этот раз они выглядят мрачными – темными, нависшими низко над нами. Того и гляди зарядит дождь. Управиться бы до него – совсем не хочется мокнуть, да и по раскисшей земле ехать обратно хуже. Тягачи-то пройдут, им раскисшая земля не помеха, а вот джипы могут и застрять.

Делаем небольшой перерыв на обед – надо восстановить силы, зарядиться энергией на финальный рывок.

Для освобождения дирижабля от объятий леса решаем воспользоваться уже проверенным методом. Сначала несколько человек вместе с Иваном Даниловым вскарабкиваются по раскидистым веткам повыше к застрявшему летательному аппарату и очищают его от мелких ветвей, срезав их бензопилами. Затем мы валим деревья, на которых застрял дирижабль. Он оседает медленно, сползая по могучим ветвям, царапая обшивку, и заваливается на бок. Затем мы расчищаем дирижабль полностью, убираем обломанные ветки, проткнувшие корпус, оттаскиваем в сторону срубленные стволы, чтобы не мешали нам в дальнейшей работе.

Я любуюсь изодранным серебристым овальным механизмом, лежащим сейчас на земле. Здоровый, зараза! Поневоле почувствуешь уважение к Данилову, практически в одиночку восстановившему его и запустившему в небо. Головастый мужик, что тут скажешь! На обшивке замечаю смазанное слово, написанное неровными буквами: «Надежда». Хмурюсь. Судя по тому, что задумал Степаненко, для старогородцев этот дирижабль обернется вовсе не надеждой. Надо будет еще потолковать с главой общины атоммашевцев.

Тем временем, по свежевырубленной просеке к месту падения дирижабля подгоняют тягачи со сцепленным трапом. Погрузка с помощью лебедок занимает часа два, еще час мы тратим на то, чтобы прочно закрепить летательный аппарат. Начинает накрапывать мелкий дождик. Мы торопимся – до разгула стихии надо успеть выбраться на остатки асфальтовой дороги. Да и порядком надоела уже эта растянувшаяся на два дня эпопея с дирижаблем. Напоследок, я заботливо укрываю тентом свой байк и прыгаю в кабину.

Дождь усиливается, мы едем не спеша, месим раскисшую под колесами землю, взбираемся на холмики, слегка прыгаем на ухабах. Вода заливает лобовое стекло.

– Дворники не работают, – как бы извиняясь, говорит мне кучерявый водитель. – Зато в кабине не душно.

И в этой непогоде я вдруг почти физически чувствую, как уходит лето. Оно еще пытается цепляться за высокую сухую траву, за кроны деревьев лесополосы, за коряги и камни, за трубы ТЭЦ, за корпуса «Атоммаша» и за заброшенные, разваливающиеся многоэтажки вдали, но это уже агония. Кто знает, вдруг это последнее лето для меня? И я, повинуясь внезапному порыву, вдруг открываю боковое окно и подставляю лицо прохладным струям дождя. Голова мигом становится мокрой, но я этого не замечаю, а просто жмурюсь и улыбаюсь столь редкому степному дождю.

– Дурачина, – бурчит водитель недовольно. – Полкабины залил!

А я поворачиваю к нему свое обветренное, с двухнедельной щетиной лицо, в которой застряли мутные капли воды, и отвечаю:

– Вам, подземным крысам, не понять моей радости.

Через час под звуки гремящих по кабинам тягачей капель, мы выныриваем из пелены дождя, словно заблудившиеся призраки. Вот и ворота, под скрип которых, будто под фанфары в нашу честь, колонна медленно въезжает на залитую водой территорию завода.

В общине атоммашевцев

Миша по-прежнему не разговаривает с Даниловым, не идет ни на какой контакт, а просто игнорирует любые попытки Ивана поговорить с ним. Парень много времени проводит со стариком, изготавливающим амулеты, они о чем-то подолгу беседуют в дальнем углу бомбоубежища. Ивану же просто некогда уделять время сыну – работа по восстановлению дирижабля кипит, и он вместе с механиками целыми сутками пропадает в одном из цехов. Может, оно и к лучшему – за это время Миша немного успокоится, свыкнется с мыслью о живом отце и, кто знает, может, пересмотрит немного свое отношение к нему.

С утра Степаненко, как бы случайно проходя мимо нашей комнаты, заглядывает в нее. Плюхнувшись рядом со мной на матрас, он внимательно глядит на меня (при этом его усы смешно топорщатся), поглаживает свою лысину и спрашивает: