Дмитрий Глуховский - Метро 2035

– Помиииииилууууууууй!

И все: напрасно они все выжили там, на лестнице.

Спустил мальчишку с плеч, взял на руки – чтобы не сняло поверх голов его пулями. Он вырывался. И Артем думал: черт, а ведь ответственность какая – сейчас его с собой таскать везде.

А Сухой как… Как Сухой Артема – взял вот и таскал всю жизнь, так же вот, случайно подобранного. Он – смог. А Артем – сможет?

Тактактактактактактактактак! – застрекотало.

Повалились первые, самые храбрые, упали вторые, отчаянные, но сзади все перли и перли – третьи, четвертые, сотые, двухсотые. Артем спиной вперед повернулся, чтобы Колю закрыть.

– Мама, – сказал Коля.

– Тише, – попросил Артем.

Прошли мимо заплутавшего мертвеца в черной балаклаве.

Страшно на себя брать ответственность за другого, тем более шестилетнего. На всю жизнь с ним себя связывать… Это как?

Коля расслабился, перестал вырываться.

Артем опустил глаза – а тот мертвый. Руки свесились, ноги болтаются, голова белобрысая запрокинута, в груди дырки. На излете попало. Закрыл собой Артема.

– Сука трусливая, – сказал Артем себе. – Трусливая дрянь. Говно.

Размазал сопли, поискал, куда мальчишку положить, но не было куда. А потом и их троих швырнуло на укрепления, на ганзейские пулеметы. Такие же были пулеметы, ничем от красных не отличались. И пули, наверное, те же были самые. Убивали ровно так же.

На них троих уже поворачивалось кровохаркающее дуло, но Летяга вспомнил про свой винторез, остановил стрелка на полпути, и через секунду гнездо смыло волной, поволокло труп по камням.

Колю Артем держал на руках, сколько мог, но все равно потерял.

Все вообще было забросано людьми.

Мертвые глядели рассеянно, молчали. Остальные не могли. Кто дальше шел, ревел. Те, к кому пули подлетали, мычали о помиловании. Умирающие договаривали свой разговор с Богом. Друг друга не слушал никто.

Но вдруг стали браться за руки – чтобы цепью идти и не распасться. Артема взяли с одной стороны, с другой – незнакомые люди. Теплые, горячие руки. Недолго продержались. Сделали несколько шагов – отпустился слева человечек, а потом и справа.

Уже шагали по мнущимся лицам ганзейских пограничников, уже катил авангард голодных через колючку – уже почти дошли к кольцевой Комсомольской, когда сзади выскочили, как черти, огнеметчики.

Артем с Летягой и другими выметнулись в огромный и торжественный зал: потолок в счастливых мозаиках, люстры незаслуженный свет дают, ласковый-божественный, мытые людишки шарахаются от нашествия, вереща, а сбежавшие, а прорвавшиеся – как крысы, как тараканы, скорей-скорей из этого дворца, с глаз долой – в туннели, в норы, чтобы разбежаться, пока всех не переловили.

За спиной, в переходах заревели огнеметы, завыли первые обожженные, раздался запах жареного мяса и горелого волоса, но Артем, обнявшись с Летягой и с Лехой, бежали в туннельную черноту, не оборачиваясь на то, что там, позади, осталось.

Из туннеля сзади кричали, требовали остановиться, кого-то там уже винтили подлетевшие сотрудники ганзейской безопасности, тащили обратно, на Красную Линию, домой. Не нужны тут были эти беглецы.

Между собой не говорили.

Не было воздуха говорить.

До выхода на Курскую случился межлинейник, через него, подранив охрану, получилось выпасть на другую ветку, синюю, Арбатско-Покровскую. Летяга вспомнил там о вентиляционном колодце. Выкарабкались во дворах расползшихся кирпичных особняков, между облезшим купольным золотом и облезшим золотом над разбитыми витринами.

Сели посидеть. Оглохшие от крика.

Летяга молчал, Леха лупал глазами, Артема рвало. Перекурили.

– Как ты теперь с этим? – спросил у Летяги Артем. – Понял ты?

Тот пожал медвежьими плечами.

– Пацаненка убили. У меня на руках.

– Видел.

– Он их нашими патронами, – сказал ему Артем. – Свинолуп. Мразь эта. Майор. Твоими патронами. Свои уже кончились, видно. Нас ждали. И он – ушел. Живой. Там столько мертвяков осталось. А он живой. И будет дальше живой.

– Я приказ выполнял.

– И он приказ выполнял. Вряд ли сам придумал. Они все там приказ выполняли.

– Что ты меня с ними сравниваешь-то?!

– А здоъово быъо бы тоже убить кого-нибудь, – сказал Леха. – Того, кто это пъидумаъ. Гадину эту бъядскую. Чтобы таких пъиказов бойше не даваъи.

– Я был уверен, что он сдох. Две пули в него всадил. В лоб надо было.

У Артема левая рука отнялась, плечо все мокрое было, но сейчас нельзя было о плече.

– А тоъку, майоъа ваъить? – возразил Леха. – Майоъов хоть жопой жуй. Заваъишь майоъа – тойко капитана объадуешь. Ваъить съазу маъшаъов нужно.

– А кончил бы я его там? Что бы поменялось? Они все равно бы на пулеметы пошли. Я им говорил. Ничего не понимают. Я им сказал же, что можно уйти. Наверх. Они не слышат! Никто! Даже те, кому дохнуть сейчас. Им на пулемет проще, чем наверх! Что делать?!

Летяга сморкнулся кровью себе в пятерню, стал рассеянно вытирать о штаны. Потер лоб.

– Хер с ними. Ты их не повернешь. Они как стадо. Куда мне-то идти? – сказал он. – Это же дезертирство. Некуда.

Артем поглядел на него. Несгораемый человек Летяга. Не горит, потому что гореть нечему. Вот и Артему бы так.

Откупоривались потихоньку уши.

Съеживались растянутые барабанные перепонки.

И вот снизу, из щелей, из коллекторов, канализационных решеток, через вентиляцию, отовсюду: стали из-под земли расти звуки. Плач и вопли. Слабые, придушенные московской жирной глиной, отраженные ото многих углов изломанных труб. Эхо. Люди не смогли сбежать, только их голоса смогли.

Это было как роды. Москва была как женщина, которая сама уже умерла, но в ее каменеющей утробе сидели еще живые дети. И они хотели родиться, и плакали там внутри. Но Москва никого больше не выпустила. Сжала свою бетонную пизду, и додавила всех своих детей, они отмучались и стихли, так и не рожденные.

А курево кончилось.

Была ночь.

Окунуло Москву в эту ночь, как в ведро с грязной водой, чтобы отстирать с нее всю кровищу. Кончится мутная ночь, будет мутный день, и никто в этот день не узнает всего, что было в день предыдущий. Все в ночи отмоется. Кто узнает о черном туннеле, где одни люди других кирками вслепую молотили? Никто. Кто о глушилках узнает? Никто. Кто о том, как безбожники крестились и на пулеметы шли? И для чего все умирали? По какой причине?

– Летяга. Летяга. А есть эти враги? Запад, Америка? Они есть? Есть они вообще? Честно скажи.

Летяга поглядел на него косо, но в темноте казалось, что глаза у него выровнялись и смотрят прямо, верно.

– Должны быть.

– Да на хеъа нам въаги? – сказал Леха. – Мы и без них спъавъяемся!

– Хотели бы они – на всякий случай бы по нам долбанули. Контрольным. Если бы сильно нас боялись. Не думал об этом?