Екатерина Кузьменко - Ржавчина. Пыль дорог

Эмбер. Кто бы еще подсказал, склоняется это имя или нет?

…Жених с невестой мне очень понравились. Никогда раньше не доводилось бывать ни на свадьбах, ни на помолвках, и я ожидал, что будет много пафоса, замшелые рифмованные пожелания из Божественных Книг, всякие предсвадебные поучения, велящие женщине быть покорной мужчине, а мужчине следить за репутацией своей жены, но обошлось без этого. Парня и девушку провели через символические семь ворот к божественному престолу, у которого они в день свадьбы будут произносить свои клятвы. «Воротами» служили выстроившиеся парами гости, чьи вскинутые вверх руки образовали семь арок. На этом обрядовая часть кончилась.

К своему неудовольствию, за столом я оказался рядом с Аннабель. Да, с другой стороны сидел Конрад, но меня это мало утешало. Блондинка, впрочем, никаких комментариев на мой счет не отпускала, произносила тосты, просила кого-то из парней налить ей вина, болтала с сидящей напротив нее подружкой, но периодически я ловил на себе насмешливые взгляды. Ну вот далась ей моя персона, а? Подумаешь, без разрешения вошел. Здесь все так делают.

Чтобы отвлечься, я стал смотреть на невесту. Ух ты, южанка. Только, в отличие от меня, каноничная, черноглазая, с целым ворохом иссиня-черных кудрей, круглой мордашкой и чуть вздернутым носом. Везет ей, на нее так не пялятся. Парень же оказался ярко-рыжим, как листва ранней осенью, и настолько высоким, что подруга рядом с ним выглядела удивительно маленькой и хрупкой. Кто-то тут же пошутил, что пламени рядом с углем самое место, уж что-что, а зажечь сумеет. Шутка, хоть и несколько двусмысленная, была принята парочкой благосклонно. Потом какой-то бородатый мужчина сказал тост, а потом вдруг с бокалом в руке поднялся Эмбер.

– Тут за Рика и Элоизу уже многие пили и желали им много хорошего. Мне бы хотелось выпить за всех нас. За то, чтобы мы никогда не останавливались. За то, чтобы у нас всегда была дорога. Либо путь в прямом смысле, либо творческий рост, либо путешествие внутрь себя. И чтобы впереди оставалось еще много-много дорог – Эмбер лихо, по-мужски опрокинул бокал, осушив его до дна.

Потом жениху кто-то принес гитару, и вот тут я забыл и о выпивке, и о странностях Эмбера. Под такую музыку не танцуют, ее слушают. В нее падают, как в небо. Он пел о крыльях, которые есть у всех, и о лабиринте холодных улиц. О бессмертии, сжимающем горло петлей одиночества. О любви юного шута и гордой королевы, что жили так давно, что самую память от них время стерло с пергаментных свитков. До сих пор жалею, что не записал слова. Голоса у меня никакого, за гитару моими руками браться – преступление, но такое нужно сохранять. Обязательно. Без таких вещей мир что-то теряет.

В общем, очнулся я только с последним аккордом и с ощущением странной потери. С мыслью, что так – рвущиеся в небо мелодии, подсвеченный закатным солнцем старый дом, горечь от вина на губах – уже не будет. И сдохнуть захотелось на этом самом месте, чтоб до конца времен все это удержать, не отпуская. Раствориться в закатных красках и увидеть, как шут протягивает королеве оброненную розу, предвестницу их грядущей любви и смерти…

– Идем, – Мередит положила мне руку на плечо, – мне нужна твоя помощь.

Посуду мыли сообща. Мередит, я, Криста с первого этажа и Аннабель, которая с какого-то перепугу тоже решила припереться. В кухне, между прочим, и так тесно. Мыли все, что унесли со стола, не деля на свое и чужое. Разбирать будут завтра с утра. Хотя, судя по той истории с бокалами, сильно торопиться никто не станет. Ну вот, опять. Бокалы. Аннабель. Вот она, стоит в углу, протирая полотенцем чистые тарелки.

Женщины радовались за Элоизу, обсуждали, как лучше отпраздновать свадьбу, вспоминали какие-то давние истории. Неожиданно слух выцепил знакомое имя, и я, отставив в сторону графин, задал весь день занимавший меня вопрос.

– А Эмбер – это парень или девушка?

Кухню сотряс громовой хохот. Потом Мередит, давясь смехом, произнесла:

– Сами хотели бы знать.

Парень, притворяющийся девушкой, девушка, притворяющаяся парнем…

– Зачем? – все непонимающе воззрились на меня, и я пояснил: – Зачем скрывать свой пол?

– Да мало ли. Чтоб не приставали. Чтоб не судили о твоей работе по тому, мужчина ты или женщина. Чтоб не оценивали твою внешность по типичным для каждого пола параметрам. Что ты к человеку привязался?

– Но это же столько труда каждый день, – я честно пытался понять. – Одежду подбирать закрытую. За речью следить, чтоб случайно себя в мужском или женском роде не назвать. А что с голосом делать?

– Кстати, не настолько сложно при подходящей внешности, – авторитетно заявила белокурая Аннабель. – Например, из тебя при наличии грима и фантазии вполне можно сделать милую девушку. Кожа гладкая, фигурка стройная. Распустить волосы, накрасить глаза и губы, сшить свободное платье. Но через два года уже не покатит. Так что на Духову Ночь можем попробовать.

Я почти физически ощутил, что краснею.

– Ты это серьезно?

– Нет, – ответила Аннабель, – но если ты когда-нибудь проспоришь мне желание, я знаю, что попросить.

Демоны! Два-один в ее пользу.

Работа над картиной у Конрада продвигалась медленно. Это в кино показывают, что легендарный шедевр быстро пишется. У режиссеров экранное время, им нужно за полтора-два часа и любовную линию раскрутить, и драку показать, и что-то для антуража вставить. Помню, еще когда даже картины не существовало, а была только куча карандашных набросков, я иногда подолгу перебирал их, пытаясь понять, что же во мне такого, что Мередит притащила меня в мастерскую чуть ли не силком. Тоже мне, нашли идеальную натуру. Пятнадцатилетний уличный парень, ничего особенного. Некоторым девчонкам, правда, нравлюсь, так ведь Конрад не девчонка. Чем все эти рисунки отличаются от отражения в зеркале или от фотографии? Зачем так много вариаций одного и того же?

Странные они, эти художники.

На Духову Ночь актеры решили устроить уличное представление. Пьесу выбрали старинную, с кучей символики и условностей. Речь шла об одном герое, урвавшем у богов волшебный меч. Боги согласились сделать смертному такой подарок, но поставили условие: у этого оружия всегда должен быть хозяин, иначе проклятие постигнет род человеческий. Но бравый герой, разумеется, решил за все последующие поколения разом и принес в людской мир вещь, которую уже нельзя было вновь спрятать в мире божественном. И когда он все же умер от старости, окруженный детьми и внуками – редкое явление для геройской братии, – меч покинул ножны в ожидании нового хозяина.

Мне все казалось, что история – с подвохом. Слишком уж простое условие – чтоб у вещи всегда был хозяин. Кто ж откажется от великолепного холодного оружия, хотя бы и в наше время? Коллекционеры и музейщики с руками оторвут. А уж в Темные века, когда это был вопрос выживания… Нет, не сходится. Либо боги героя надули, умолчав о последствиях владения этим мечом, либо часть легенды до нас не дошла.