Екатерина Кузьменко - Ржавчина. Пыль дорог

Дэй любит эту историю. По-моему, он перечитал все, что только смог найти по этой теме, – и кое-что из того, что в его положении достать сложно. Какие-то переложения для детей, толстый томик неадаптированного эпоса с комментариями, народные баллады, журнальные статьи. Тайрин Черный Стрелок, бастард одного из Высоких Лордов, состоявший в родстве с Иным народом. Лучник, изрядно потрепавший захватчиков в Войну Четырех, борец за свободу, глава отряда, куда брали любого, от сына крестьянина до знатного рыцаря, – и все они были равны перед командиром.

А потом король, получивший свой трон, казнил Тайрина и младших командиров его отряда по ложному обвинению в предательстве. Остальным было предложено отречься от бастарда, им обещали сохранить жизнь. Они отказались и приняли смерть вслед за своим командиром. Королевский суд посчитал, что эшафот для «бастардова сброда» будет слишком дорогим подарком, – их просто повесили. И кто-то из бойцов успел крикнуть: вы можете отнять у нас жизнь, но не отберете свободу, родину и дорогу. И уже следующей осенью Тайрина во главе его отряда видели на дорогах севера в глухие безлунные ночи.

Из тех, кто лжесвидетельствовал на королевском суде, до зимы не дожил никто. Молодой правитель протянул чуть дольше – ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы зачать наследника. И еще – столько, сколько понадобилось его жене, чтобы выносить и родить здорового ребенка. Иначе пережившее войну государство скатилось бы в очередную смуту, которая неизбежно сопутствует смене династии.

У Дэя глаза горели, когда он пересказывал мне финал этой истории – о бессмертном отряде, который летит в ночь, и копыта коней едва касаются асфальта, а рога поют, перекликаясь с песней ветра в проводах. Как будто он видел это сам. Впрочем, Дэй мог и видеть.

– Значит, шпана романтическая, – припечатал отец, безжалостно вырывая меня из грез о Темных веках, – только все равно шпана.

– Пап, перестань, пожалуйста, так говорить о человеке, которого ты не знаешь.

– А что я должен о нем знать? Что ему настолько плевать на мнение окружающих, что лень даже постричься и одеться поприличнее?

Так, с меня хватит. Я встала из-за стола.

– Спасибо за ужин, мам.

Мама поморщилась – семейные скандалы она всегда считала пустой тратой времени и сил. Неразумной.

– Дирк, хватит кричать на нее. Ты мог бы подобрать слова помягче.

– Рин, сядь, я еще не закончил. Я твой отец, в конце концов!

У меня окаменело лицо.

– Мой отец учил меня самой пробивать дорогу. Мой отец говорил, что семья строится на доверии. Моему отцу было плевать, что о нем подумает старая грымза. Жаль, что теперь это не так.

– Рин, куда ты? – это мама.

– К Лоретте, готовиться к семинару. Заночую у нее.

В коридоре я схватила в охапку плащ и сумку и выскочила на лестничную клетку. Плакать не хотелось, но перед глазами намертво, как пленка в заклинившем проекторе, застыла одна картинка. Мне десять лет, я копаюсь в книжном шкафу, а отец, прохаживаясь по комнате, говорит маме: «Эти люди думают, что, раз у них есть квартира, высшее образование, машина и работа, требующая исключительно умственного труда, они по определению лучше тех, кто работает на заводе, ходит пешком и живет в общежитиях. Хотя именно эти люди строят для них дома и собирают машины. Это накипь, Мариса. Накипь на теле общества. И опасна она именно тем, что считает себя необходимой, а всех остальных мусором. Сытая самодовольная накипь, подсчитывающая стоимость твоего костюма при первой встрече». Он много чего говорил, и половину я тогда просто не поняла. А теперь… Папа, ты попал в плохую компанию. К тем, кого еще семь лет назад называл самодовольной накипью.

– Рин, остановись! – догнал меня мамин окрик.

Она спускалась за мной – именно спускалась, а не бежала. Словно знала, что ее-то я точно выслушаю.

Остановилась я только у почтовых ящиков – нормально зашнуровать ботинки.

– Рин…

– Мам, все хорошо, – обида понемногу уходила. – То есть, все, конечно, плохо, но я не собираюсь сбежать за границу или покончить с собой. Завтра с утра я буду дома, и мы все нормально обсудим.

– Да, пожалуй, так будет лучше. За ночь он остынет, раз не на кого кричать, – мама даже в этой ситуации являла собой воплощение безупречной логики. Ледяная Леди… – И я постараюсь его подготовить.

– Мам, – я обняла ее за плечи и поцеловала в щеку. – Не нервничай. Дэй… В общем, он действительно не шпана и не уголовник, что бы там отцу ни наговорили.

– Не буду. Раз уж вы оба такие вспыльчивые, должен же кто-то быть голосом разума в этом бедламе.

Я выскочила за дверь, под мелкую дождевую морось. Это был последний раз, когда я видела родителей живыми.

– К нему можно.

Я делаю первый шаг. Становится трудно дышать. Маленькая палата, тихо попискивает медицинская аппаратура.

Смуглое тонкое лицо на фоне белой подушки кажется темным, как лик со старой фрески. Непривычно видеть Дэя беспомощным. Непривычно видеть его безоружным.

Темные полукружья ресниц, запекшиеся губы. Тонкий, незаметный взгляду случайного человека шрам на щеке. Я знаю это лицо до последней черточки. Сейчас он кажется младше своих лет. Если бы не бинты, стянувшие грудь, не сломанная рука, можно было бы вообразить, что мы вернулись на шесть лет назад. Выдают руки. Они никогда не были особенно ухоженными – не при тяжелой работе. Но теперь оружейные мозоли въелись в кожу навечно.

Кончиками пальцев касаюсь щеки. Отвожу от лица не слишком чистую прядь. Конечно, откуда здесь у кого-то время расчесывать и уж тем более промывать волосы раненому парню. Не остригли – и то хорошо. Но еще пара дней – и стричь придется. Сваляются. Я нахожу в сумке гребень и по возможности аккуратно распутываю пропахшую кровью и гарью косу.

Темные полукружья ресниц, сбитые костяшки пальцев.

Я читала отчет Стэна. Врачи спасли тело Дэя, но сохранили ли разум?

Меня хватило на два дня вынужденного безделья. Время посещения в госпитале было строго ограничено, на работу мне полковник выходить запретил. Когда обнаружила, что в сотый раз стираю пыль с книжной полки и переставляю в новом порядке коробки с травами, поняла: нужно что-то менять.

– Что ты делать-то будешь? – устало спрашивает главврач.

– А все, что скажете. Могу перевязки делать, могу документацию вести, могу раны зашивать, могу полы мыть.

– Ладно, – врач быстро подписал и переложил несколько бумаг, – а с твоей основной работой как поступим?

– Никак. Я все равно отстранена от любых заданий.

Он не стал переспрашивать, а я не стала объяснять.

Для остальных я все равно что плохая примета. Нестабильное звено в цепочке. Проверять на прочность мое самообладание и ставить под угрозу жизнь гипотетического напарника никто не станет.