Олег Верещагин - Очищение

Водитель и еще один пассажир — наблюдатель — были взрослыми, Данькиными дружинниками. Витязи не засиживались на одном месте, их вместе с дружинами часто перебрасывали туда-сюда по всей контролируемой территории, хотя у каждого неофициально было «поместье». Данькино располагалось недалеко от бывшего «имения» Балабанова, которое так никто и не стал заселять. Хотели, да… но после того, как в подвале нашли самодельный генератор — десяток велосипедов — и расспросили освобожденных мальчишек, которые на этом генераторе работали… В общем, Лагунов, недолго думая, переделал под жилье для себя и дружины бывшие продуктовые склады, с которыми было столько связано…

Кроме них троих в аэросанях ехали Женька Белосельский и Сашка Белов.

Сашка перебрался «под крыло» Женьки, который потихоньку-полегоньку начал возглавлять «черную сотню» — личный разведаппарат канцелярии Романова, состоявший из подростков и детей. Сотни их не набиралось, и не набиралось далеко, но название всем нравилось.

Всех агентов знали только Женька и сам Романов. Почти все остальные — каждый в отдельности — не знали никого из других агентов. Жили и жили обычной жизнью, учились, работали…

— Полчаса до Камень-Рыболова, — сказал водитель.

Из Уссурийска должен был подойти Батыршин с двумя десятками дружинников. Тоже на аэросанях, точней — на санном поезде. Группа Лагунова просто оказалась ближе всех, а Женька с Сашкой ночевали на старой заимке рядом с направлением их движения — и, конечно, присоединились. В Камень-Рыболове людей было не очень много, значительно меньше, чем до войны, хотя многие населенные пункты, раньше считавшиеся маленькими, с тех пор «распухли». Жило человек двести всего. Вообще там предполагалось при первой возможности начать разведение рыбы и запустить комбинат по ее переработке, но пока было не до этого, и работы велись ни шатко ни валко — просто по инициативе местных и исключительно их силами.

— Я выйду, — вдруг сказал Женька.

На него все обернулись разом. Данька спросил резко:

— Рехнулся, что ли?

— Выйду, а вы поезжайте в поселок. — В голосе Женьки появилась такая же резкая командная нотка.

Данька явно хотел плюнуть. Спросил снова:

— На кой черт?

— Что-то не то, — коротко пояснил Женька.

Данька больше не ругался. Предчувствие давно уже стало не просто словом. Уточнил:

— Так давай вместе поедем.

— Не надо. Вдруг ерунда? — ответил Женька. — А у вас пулемет, кто прикроет-то?

— А если не ерунда?

— Тогда выходите к лесничеству номер семь, — Женька ткнул в карту, прикрепленную на стене. — Тут одна дорога, если главную не считать.

— Давай хоть я с тобой… — начал Сашка.

Женька мотнул головой:

— Да не надо. Ерунда, скорей всего. Посмотрю и посижу в лесничестве, потом заберете.

Лагунов махнул рукой водителю, и сани остановились…

Снаружи было остро-холодно, но не так чтобы ветрено — ветер дул перпендикулярно узкой лесной дороге. Валил снег. Женька бросил перед собой лыжи, постоял, прислушиваясь и раздумывая, не надурил ли он? Но беспокойство не отпускало. Нет.

Сани все равно не прошли бы, подумал он. Не прошли бы. А идти одному или впятером — в данном случае все равно… все равно.

Еще он подумал, что Маринка вечером хотела приготовить курицу. «Из нового урожая», как она смеялась.

И подумал: «Страшно мне, что ли?»

Потом встал на лыжи и, держав автомат наготове, быстро, уверенно побежал через лес. Ему вспоминалась одна из песен, которые любил петь Андрей, — просто куски, строчки, и он бормотал их себе под нос, глядя, как они обращаются в мгновенно уносимые ветром облачка пара:

Первые люди попались ему через какой-то километр, он двигался безошибочно — и увидел их раньше, чем они его. По спине скользнул холодок — значит, он угадал, ощущения не подвели, и значит… Чтобы в него не пальнули сдуру, он издалека, из-за деревьев, крикнул, назвался и только потом заскользил на лыжах вперед.

Это были женщины и дети. И старики. Тепло одетые, но без вещей. На лыжах, на санках. Люди спасались. Женька указал возглавлявшей отход молодой женщине с охотничьим ружьем ориентир для выхода к дороге. Они собирались идти немного в другую сторону — и, продолжай они свой путь, с Лагуновым им встретиться не удалось бы. А так… Женька подумал, что Данька вернется сразу, как только увидит, что поселок пуст, — примерно через полчаса. И побежал дальше.

За последними беженцами — группой мальчишек постарше с ружьями — был большой, почти в километр, разрыв. Но что лесничество горит и что там идет бой, он понял сразу, издалека, хотя ветер отрезал звуки стрельбы, а снег не давал нормально видеть. Просто тот же ветер нес запах гари…

С опушки, на которую Женька выскочил, было видно, как редкая цепочка людей, лежащих посреди вырубки, на полпути между лесом и комплексом лесничества, отстреливается от наступающих. Досафовцев было не больше двух десятков. Они и держались еще только потому, что обязаны были дать возможность остальным уйти подальше, — и понимали, что обязаны это сделать. На пространстве между грядой кустов и горящими домами тут и там лежали трупы — много, не меньше полусотни. Мерзко повизгивая и стреляя, между трупов и кочек с кустами перебегали живые враги. Их прикрывал с опушки огонь двух пулеметов. Похоже, это были китайские копии «ПК».

Женька бросил лыжи, стремительно пополз к отбивающимся ополченцам. Его заметили, навстречу выполз молодой мужчина в белой ушанке. Это был командир местного отряда досаф, Женька его узнал.

— Подкрепление? — выдохнул он прямо в лицо Женьке. На щеках командира таял снег.

— Будет, — сказал Женька. — Ваших уже скоро встретят аэросани, а через час тут будет Батыршин.

— Час? — Командир вытер лицо перчаткой. — Час…

— Вам в лес надо уходить, — сказал Женька. — Там устроите еще пару засад. И все. Просто же все. Просто.

— Не дойдем, — ответил досафовец. Поморщился: — Мы и так восьмерых убитых бросили… А тут вон как получилось — пулеметами всех положат.

Женька чуть приподнялся, быстро окинул взглядом поле.

Курица. Жареная курица. Очень хочется ее поесть. Ладно. Чего теперь. Надо было все-таки… тоже ладно, все теперь.