Олег Верещагин - Очищение

— С хорошими людьми главное что? — Лодырь наставительно поднял палец. — Им не мешать главное. Вот это власти почти всегда невдомек… Налить квасу-то еще?

Романов заспался.

Если честно, он давно не помнил, чтобы спал так хорошо, — ни во Владике, ни в походе… нигде. Кажется, так хорошо не спал он даже до войны. Сон был глубоким и в то же время полным какого-то цвета — густого, переливчатого, живого, не похожего на холодную хрупкую ломкость того памятного северного сияния. Еще ему приснились родители, которых он не помнил. И это был тоже вовсе не тяжелый сон. Он и во сне не видел ни лиц, ни даже очертаний, но совершенно точно знал, что это были отец и мать и что они гордятся им. И, проснувшись, какое-то время не мог понять, где он, пока не сообразил, что это все тот же дом старосты, а спит он на лавке у холодной печки.

— Женька! — окликнул Романов, садясь. Дружина еще вчера перебазировалась по приглашению Лодыря в школу, где всем вполне хватило места. Сам Романов сперва говорил с местными в битком набитом клубе, потом — засиделся со старостой за деловыми разговорами… Женька был тут, точно. На столе стоял кувшин все с тем же квасом, открытая банка консервов и миска с чем-то непонятным. Романов, перебравшись к столу, увидел на кувшине записку, чуть прищемленную крышкой, — почерк был Женькин. «Все нармально. Спити сколько надо. Полный порядок. Тут еда. В миски не знаю что, Лодырь сказал, что вкусно».

Романов подцепил желтоватый кусочек двумя пальцами, положил в рот, прожевал неспешно.

Это была пареная репа.

Еще вчера Романов посмотрел склады и ледники в глубоких пещерах на сопках — когда-то тут добывали золото, как ему объяснили, а выработки еще прошлой осенью приспособили под общественные хранилища. В Поманухах никто не знал о грядущей зиме, но об ядерной войне знали, и этого знания вполне хватило, чтобы сделать вывод о грядущих нелегких временах. Кроме того, в деревне от века занимались рыболовством, даже колхоз рыболовецкий действовал до самого последнего времени, а теперь в Амуре какая рыбалка? В речке же с не очень ей подходящим названием Бешеная, протекавшей через деревню, рыба водилась, но так — мальчишкам на удочку. Чем, впрочем, никто не пренебрегал.

Сейчас в Поманухах жило больше двух тысяч человек — против тех семи сотен, которые составляли местное население до войны. Почти тысяча — беженцы из лагеря рядом, остальные прибились поодиночке и группками в разное время. Лодырь валял дурака в разговоре с Романовым — за неполный год поманухинцы уничтожили пять мелких банд, разгромили и выбили прочь одну крупную, костяк которой составляли бывшие «вованы», контрактники внутренних войск. И поговаривали о совместном походе на Ващука, о котором тут знали от пленных бандитов, — ждали только этого самого Леху Дальнобоя. Но тут Романов местных опередил, за что они, впрочем, не были в обиде на него.

И все-таки Романов понимал, что сами по себе Поманухи обречены. Нет, наверное, не на вымирание. Даже не на одичание, нет. Но на превращение в чисто сельскохозяйственный анклав, занятый вопросами добычи пропитания и обороны. И как бы успешно такие вопросы ни решались, прогресса тут не будет.

Кстати, местные это понимали тоже. Романов был удивлен, когда вчера во время встречи в клубе разговор настойчиво заводили о «постоянном сообщении».

Мертвый Комсомольск-на-Амуре и Владивосток связывала железная дорога. Через такой же мертвый Хабаровск. Соваться туда не стоило даже под прикрытием надежной брони. Но была еще ветка до Ванино — Ванино с окрестными поселками должен был «привести в порядок» Юрзин, хорошо знавший Советскую Гавань. А до Ванино, в свою очередь, от самого Владивостока даже зимой нередко ездили по прибрежной дороге, а любители экстрима и по срочным делам — иногда прямо по льду Татарского пролива. И если уж зима и впрямь нагрянет такая, какая она обещана, Татарский пролив «станет» намного надежней обычного, а ветер не даст там скопиться сугробам… то почему бы не пустить от Владивостока до Ванино какой-нибудь транспорт? Аэросани есть на складах, но они дороги, а вот… может, большие буера? Должно же получиться! А оттуда — пусть нечастый, но рейсовый поезд-бронепоезд? Он «свяжет» как раз все свежеосвобожденные территории… Кроме того, Романов понимал, и теперь понимал точно, что такое действие обнадежит людей. И крепко. Никто не будет чувствовать себя со своей небольшой общиной запертым посреди враждебного мира, если хотя бы раз в неделю «как раньше» начнет прибегать состав…

Посреди улицы играли в лапту две команды мальчишек — человек тридцать, не меньше. Не самые маленькие, не слишком большие — где-то лет по девять-двенадцать. Ор стоял такой, что во всех соседних дворах истерично страдали собаки. Романов обратил внимание на две вещи. Первая — вдоль дороги были аккуратно составлены этакими военизированными «пирамидками» разные-всякие тяпки и грабли. То есть вся эта компания, видимо, отдыхала то ли от трудов праведных, то ли перед ними. Второе — практически у всех ребят на поясах (на большинстве были спортивные штаны или джинсы… Не сразу Романов сообразил, что некоторые джинсы — просто-напросто полотняные простенькие штаны, чуть ли не домотканые!) висят ножи. Видимо, не для понта и даже не для соблюдения какой-то исторической аутентичности, а как рабочий инструмент.

Смотреть на игру было приятно. Очень приятно почему-то. Хотя в игровые вопли нет-нет да и вмешивался густой и смешной в детских устах мат.

А потом Романов заметил Максима.

Балабанов сидел на обочине чуть за оградой соседнего дома — играющим он был почти незаметен, а сам с интересом смотрел за игрой, обняв коленки и грызя травинку. Вечный в этих местах ветер чуть шевелил мальчишке волосы на затылке, старательно ушитый, но все равно великоватый камуфляж на спине поднялся складчатым горбом.

Романов напрягся. Несколько секунд помедлил, потом все-таки пошел к мальчишке. Играющие вопили вовсю, Романов шел бесшумно — и все-таки Максим быстро обернулся, когда Романову оставалось сделать еще шагов пять, не меньше. Так же быстро вскочил, одернул камуфляж и опустил глаза.

— А ты почему не играешь? — спросил Романов. — Не берут? Или не умеешь?

— Да я уже понял все, это же простая игра, — тихо сказал мальчик, глядя в землю. — А не играю… я и не просился. Я просто сижу и смотрю. Разве нельзя? — Романов промолчал, и мальчишка пояснил, кивнув в сторону играющих: — Они сперва подошли, спросили, кто я, что тут делаю… Я сказал, что приехал с Романовым, ну они сказали «а», и все.

— А где Игнат? — Романов огляделся.

— В школе… Я один пришел.

Романов вздохнул. Умом он понимал тщетность и глупость такого разговора, потому что сотни тысяч таких мальчишек были мертвы, умирали или мучились — от голода, в рабстве, от одиночества… Думать следовало обо всех. И точка. Но промолчать и уйти он не мог.