Роман Злотников - Грон. Трилогия

Гнерг сумел, хотя и с трудом, придать своему лицу суровое выражение и вновь воздел палец.

— Все это делалось исключительно во славу и на благо Ордена. Я ВЫНУЖДЕН был оставаться суровым по отношению к своим ученикам, поскольку любое послабление в наших рядах суть щель, в которую пролезает леность, небрежение долгом, а затем и гибель… — Тут он вынужден был прерваться, чтобы вобрать в легкие неожиданно закончившийся воздух (отчего впечатление от его суровой отповеди оказалось смазанным), и заговорил снова: — Любой из нас вынужден быть суровым и безжалостным, даже по отношению к своим. И если найдется такой, кто этого не понял, — значит, он плохо усвоил мои уроки.

Усмешка на лице Эсмереи стала еще шире, она с воодушевлением произнесла:

— О Творец, оказывается, вы по-прежнему остаетесь для меня Учителем, уважаемый Гнерг. Что ж, в таком случае мне остается только показать вам, насколько я ценю ваши уроки и как я последовательна в их выполнении. — С этими словами Эсмерея извлекла из глубокого выреза своего платья томг с изображениями кломов и положила себе на ладонь. Посвященный Гнерг одеревенел. А Эсмерея повернулась к Младшему Посвященному и произнесла, четко выговаривая слова:

— Перед лицом Творца и иных Посвященных я обвиняю Старшего Посвященного Гнерга в небрежении долгом и потворстве врагам Ордена… — Она перевела дыхание, и во время короткой паузы Гнерг успел с ужасом разглядеть свою судьбу в этих сияющих торжеством глазах. — И приговариваю его к наказанию медленной смертью!

И это был еще один шаг на пути, уводящем от оазиса. Если она хочет подняться на вершину, следует уже сейчас приучить окружающих не к тому, что оазис остался навсегда в прошлом, а к тому, что его никогда не было…

— Перестань, Играманик, мы же столько лет делили с тобой одну подстилку. Ну когда мы не одни — я еще понимаю, но зачем ты обращаешься ко мне так сейчас? — Голос Эсмереи был необычайно благожелателен, но Играманика этим трудно было обмануть. Всякий раз, когда он приближался к Эсмерее, его спина покрывалась мурашками, а во рту становилось сухо. Наверное, нечто подобное испытывает змеелов, приближающийся к смертельно ядовитой змее: он не замечает ни ее красоты, ни ее грации, ни ее совершенства, он видит в ней только источник возможной гибели. Правда, шансы на выживание у змеелова, приближающегося к змее, все-таки существенно выше, чем у него.

— Прошу простить, Госпожа, что вызвал ваше неудовольствие…

— Ай, ну сколько можно! — Эсмерея раздраженно всплеснула руками и, резко поднявшись, вышла из зала. Играманик перевел дух. С того момента, когда Старший Посвященный Гнерг был заключен в яму, прошло уже почти две четверти. И все это время Играманик жил в диком страхе. Ночами он лежал без сна, ожидая, что тяжелые занавеси, прикрывающие дверной проем, вот-вот распахнутся и на пороге вырастет один из псов-горгосцев Эсмереи. И утро он будет встречать в яме, расположенной по соседству с той, в которой держат Гнерга. Однажды горгосец действительно появился, только отвел его не в яму, а в спальню Эсмереи. Но та ночь оказалась для него еще большим кошмаром, чем ночь, проведенная в яме… А потом наступало утро, и она заставляла его приходить к яме, в которой держали Гнерга, вместе с ней.

Тут снаружи раздался голос Эсмереи:

— Ну, ты еще долго будешь там стоять? Играманик вздрогнул, вскочил на ноги, пробормотал:

— Да, Госпожа, — и потрусил к выходу из трапезной.

У рабских ям высилась фигура одного из горгосцев. Заметив Эсмерею, он с лязгом вырвал меч из ножен и взял «на караул». Эсмерея благосклонно кивнула, отчего горгосец довольно осклабился и бросил на Играманика пренебрежительный взгляд.

— Как прошла ночь, Гнугр? Тот ухмыльнулся:

— Как обычно, Госпожа, полночи он уговаривал нас отпустить его, суля столько золота, сколько весит каждый из нас, и угрожая привязать к моему животу мешок с голодными крысами, чтобы они выели мне внутренности, если я откажусь, а вторую половину ночи умолял не рассказывать ничего тебе.

— Мешок с крысами? — Эсмерея усмехнулась и покачала головой. — По каким интересным местам, оказывается, путешествовал наш уважаемый Гнерг. Я это запомню. Может скоро пригодиться.

Из ямы послышался приглушенный стон. Похоже, у пленника были свои предположения по поводу того, для чего может пригодиться вариант с мешком голодных крыс. Эсмерея удовлетворенно кивнула:

— Ладно, Гнугр, откинь решетку и отойди в сторону. Мне снова надо поговорить с пленником.

— Слушаюсь, Госпожа…

Спустя пару минут они стояли на полу ямы. Гнерг был прикован за ногу к кольцу, вбитому в выложенную гранитными блоками стену ямы. Сама яма была в длину почти десять шагов. В трех шагах от дальней стены стоял широкий поднос, на нем была разломленная лепешка, ломоть хорошо прожаренного мяса и кувшин с ароматным подогретым вином.

Эсмерея остановилась рядом с подносом и спросила, скромно потупившись:

— Дозволено ли мне будет поинтересоваться, как прошла ночь, уважаемый Старший?

Гнерг, сжавшийся в дальнем углу, только хрюкнул в ответ, уставившись на Эсмерею затравленным взглядом. Та наклонилась к подносу и втянула носом воздух.

— Да-а-а, все уже давно остыло. — Она выпрямилась, хлопнула в ладоши и, когда сверху показалась лохматая голова горгосца, приказала: — Гнугр, сходи на кухню и прикажи принести свежего хлеба, горячего мяса и хорошенько нагретого вина. — Она снова повернулась к пленнику: — Ну что, Гнерг, что интересного ты хочешь рассказать мне сегодня? Подумай хорошенько, ты же знаешь, если мне понравится твой рассказ, то поднос с едой придвинется к тебе еще на длину ступни.

— Ничего, о отродье змеи и ящерицы, ничего ты от меня больше не услышишь. Ты, которая воспользовалась властью, данной тебе Орденом, чтобы стать на путь измены и предательства… И ты, изменник Играманик, тот, которого я учил и защищал, ты тоже не уйдешь от возмездия, ибо все, кто окажется рядом с предательницей, понесут наказание… И оно будет страшным! Ибо… ай! — Пленник взвизгнул и засучил ногами, а Эсмерея принялась неторопливо сматывать тонкий хлыстик, за мгновение до этого извлеченный из широкого рукава платья.

— Ты опять увлекся и открылся, уважаемый Гнерг, — насмешливо проговорила она, — что еще раз доказывает справедливость понесенного тобой наказания. Ибо самым большим недостатком для Посвященного является отнюдь не невоздержанный язык — что, впрочем, тоже наказуемо, — а тупость. А ты за это время так и не смог понять, что я ОЧЕНЬ ХОРОШО знаю все уязвимые места мужчин и с удовольствием указываю им на них. Не так ли, Играманик?

Больше всего на свете Младшему Посвященному хотелось в этот момент оказаться как можно дальше от этой ямы, желательно вообще на другом конце Ооконы, но он не смел не ответить на вопрос, заданный Госпожой.