Олег Петухов - Пост-Москва

— Ты это видишь? — спросил Кадаффи.

Да, я это видел. И еще я видел черного кота, сидящего напротив метрах в двадцати. А потом все внезапно исчезло, и из-за привычных развалин показались редкие цепи гастов, тупо бредущих в очередную бессмысленную атаку. Но кот продолжал сидеть на том же самом месте.

— Кис-кис-кис, — позвал его я. — Иди сюда, здесь сейчас будет жарко.

Кот мяукнул и в три-четыре прыжка оказался рядом со мной.

— Работаем, господа, — сказал я, впрочем, в этом не было необходимости — все уже давно заняли свои места. С оружием в руках мы все и каждый из нас преграждали гастам путь к счастью. Во имя Милосердного и Всемилостивейшего.

Иван сидел в камере и от нечего делать разглядывал стены. «Умираю, но не сдаюсь» он увидеть и не надеялся, потому что обитателями сего обезьянника были не суровые партизаны, а обычные бомжи, алкоголики и, иногда, залетные бляди. Но пара строк вдруг привлекла его внимание. На стене было написано печатными буквами гелиевой ручкой: «Ночной сам знает дорогу. Не мешай ему». Кто мог написать это и с какой целью? Или это одно из тех совпадений и нелепиц, которые преследовали его в последнее время? Он не знал.

Зато он точно знал, что не насиловал Дашу — это было немыслимо и не обсуждалось, но ему приходилось сидеть в реальной тюремной камере за то, что он не мог бы сделать в принципе. И тут эта надпись — «Ночной». И страх офицера полиции. И Даша, строчащая заявление на него, кого она пригласила к себе домой сама, которому клялась в любви до гроба.

Что-то происходило вокруг него, что-то, связанное с его безобидной игрушкой — его Ночным Котом, сделанным им в свободное время едва ли не на коленке. Впрочем, сам он знал цену своему котику — это действительно был прорыв и в дизайне псевдоморфов, и в софте, и, он был уверен в этом, в техническом исполнении его проекта. Но главное все-таки — это дизайн. Вот как было в истории военной техники, когда едва ли не самоучка вдруг открывает простой и эффективный способ вылепить из хорошо всем известных идей и деталей нечто потрясающее, вроде Т-34 или автомата Калашникова. А все остальные только разводят руками и чешут в недоумении репу, как это только не пришло им в голову самим, ведь все тут очевидно, просто и понятно. Тот же Т-34: подвеска Кристи, известна сто как лет в обед, наклонная броня — известна, дизель от бомбардировщика, пушка — перепев все той же классической трехдюймовки. Но нужен гений конструктора, чтобы сказать: «Брони будет больше, но мощности движка хватит, если мы откажемся от колесного хода». И хватило и брони, и мощи, чтобы тридцатьчетверки перестали бояться не только грязи, но противотанковых штатных средств вермахта.

Интуитивно он понимал, что сделал примерно то же самое с дизайном псевдоморфов — ввел блок принятия рискованных решений и дополнил его глазными супер-сенсорами от Никона. Без риска нет агрессии, без агрессии нет победы. Он так думал, потому что сам практически никогда не рисковал в своей жизни, и считал это своим самым крупным недостатком. А толку-то… Все равно рано или поздно наступает момент, когда ты сидишь за решеткой и читаешь загадочные надписи на стене, густо покрашенной масляной краской зеленого цвета во много слоев.

Его размышления прервал сержант полиции, открывший дверь, сваренную из уголка и толстых железных прутьев:

— На выход, — сказал он, оценивающе посмотрев на Ивана сверху вниз.

Иван почувствовал себя примерно, как в рентгеновском кабинете, но интуиция подсказала ему, что ничего говорить в этой ситуации не надо, поэтому он просто встал и пошел вслед за полицейским по коридору отделения полиции.

Это был хороший знак, что сержант шел впереди, будто потеряв к Ивану всякий интерес. Во всяком случае, Иван старался думать именно так, в позитивном направлении. В Москва-Сити позитивное направление мыслей всячески приветствовалось и поощрялось. Здесь старались умирать с улыбкой, в хорошем расположении духа.

ФИДЕЛЬ:

— Даю вводные, — говорю я ребятам. — Эдвард работает по глав-гастам, остальные как обычно, кроме…

Я на секунду задумался, а потом и сам удивился, почему эта мысль никогда не приходила мне в голову раньше:

— Кроме того, что нам надо взять языка. Поэтому отсекаем одного, а лучше двух на всякий случай, и геймеры быстренько тащат его сюда. Только живого!

Гасты сегодня были необычно активны. Они перли на наши позиции, как заведенные, без своей обычной заторможенности. Мы, конечно, справлялись с этой говно-пехотой — кинжальный огонь максимов буквально косил их, как хороший комбайн спелую рожь, но вся эта новая движуха мне сильно не нравилась. И мне не нравилось направление моих мыслей в этот вечер. Что-то неуловимо недосказанное витало в воздухе. Я видел своих ребят, они выкладывались по полной, как заведенные меняя рожки с патронами у своих автоматов, но где-то над всем этим, над грохотом боя («боже, какой штамп», — вдруг подумал я почему-то) и клубами порохового дыма и пыли, над всем этим было нечто ненастоящее, будто скользкая и липкая медуза в морской волне, делающая прибой, и море, и радость от заката бессмысленными и неприятными.

И вдруг меня осенила идея — ослепительно прекрасная в своей простоте и ясности. Я сказал:

— Прекратить огонь!

Потом добавил:

— Ребята, перестаньте уже в них палить.

Как ни странно, огонь прекратился. Я встал и с оружием в руках вышел на площадь, пробираясь среди куч кирпичей и покореженных бетонных плит. Я стоял перед позицией своего отряда, а толпы гастов бежали прямо на меня. Когда до них оставалось метров тридцать, я поднял руку и заорал:

— Стоять!

Не сразу, но они остановились. И я начал им говорить:

— Братья и сестры! — сказал я громко и отчетливо. — Того места, куда вы стремитесь, больше нет. Это место осталось в прошлом, куда уходят все люди, и вы в том числе. Я — ваш повелитель и бог — говорю вам: «Ждите!» Я укажу вам дорогу и путь, когда придет свое время. А сейчас мне нужен один из вас, самый умный, самый мудрый и самый достойный. Пусть он подойдет ко мне.

Внезапно из толпы выбежал один гаст с перекошенным лицом и бросился ко мне. Я вскинул плазменный автомат и спалил его до кучки пепла. Толпа гастов отступила на шаг, но потом из ее гущи, подталкивая в спину, выпихнули одного, взгляд которого не казался таким уж бессмысленным.

— Иди сюда, — сказал я ему. — Ты будешь моим пророком.

Ивана привели в комнату для допросов и оставили там одного. Он сидел на стуле и пытался собраться с мыслями. Наверняка вот-вот придет следователь, или кто он там — дознаватель, оперативник? — и будет загонять его в ловушку хитро поставленными вопросами, на первый взгляд вполне безобидными, на которые любой нормальный человек не может не ответить правдиво и искренне, чтобы в конце допроса торжествующе сказать: «Ну вот вы и попались, батенька! Вы же сами сказали, что…» А что он может им сказать? Он может сказать только правду, что Даша сама его позвала, что у них был секс почти до утра, а потом ее словно подменили, или, еще того хуже, словно бес в нее вселился.