Олег Петухов - Пост-Москва

Треск пистолетных выстрелов справа и слева сливались в какофонию очередей и выкриков «Хед-шот!», «Дубль!», «Фоллоу ми!». Было видно, что ребятки разыгрались не на шутку.

— Пулеметы нам больше не потребуются, — резюмировал Утенок. — Кажется, мне сегодня пострелять не придется.

— Ладно, братушки, передохнем, — согласилась Ведьмочка. — Где это Фидель шляется?

— Соскучилась, да? — внезапно обретает дар речи Эдвард.

— Только давай без грязи, Эд!

— Какая уж тут грязь на фоне большой и светлой любви, — серьезным тоном подкалывает Эдвард.

— Довыделываешься, Эд! Яйца отрежу, — не менее серьезным голосом отвечает Ведьмочка.

— Ты Фиделю случайно только не отрежь, мой тебе совет.

— До...здишься!

— Ок. Мир, труд, жвачка.

— Ок.

«Мертвецы» бегают перед ними, отстреливая головы гастам и обмениваясь загадочными жестами. Гасты, вопреки обыкновению, начинают убегать от вошедших в азарт игроков.

— Может, нам патроны им подносить? — меланхолично предлагает Утенок. — Чего так сидеть-то.

Он достает из рюкзака ноутбук, открывает и углубляется в чтение. Ведьмочка тыкает пальцами в телефон, с кем-то переписываясь:

— Надо беруши купить. Этот шум за окнами так раздражает.

Брэд кладет под голову ящик с патронами и устраивается поудобнее:

— Разбудите, если что.

Черный кот мирно сидит на притащенном кем-то из бывшей гостиницы кожаном диванчике и, кажется, с интересом наблюдает за происходящим. Потом внезапно он спрыгивает на землю и бодро бежит прямо в гущу заварушки, устроенной «Мертвецами» перед позицией отряда.

— Кс-кс-кс, — пытается позвать кота Эдвард, но тот не реагирует на такие примитивные способы коммуникации. Кажется, что пистолетные выстрелы вообще не привлекают его внимания, он ищет жертву, он охотник на тропе войны, он видит цель, и эта цель и жертва должны были молиться своему богу уже пару минут назад, потому что коты не знают пощады и не прощают нерадивых молитвенников.

Когда Ночной Кот оказывается уже на середине площади, небеса разверзаются и, кажется, целые тучи птеродактилей обрушиваются вниз своими кожистыми крыльями с полуметровыми когтями и с распахнутыми пастями, полными кривых зазубренных зубов. Слышится хруст перемалываемых костей, вопли несчастных гастов, хлопанье перепончатых крыльев, и птеродактили, если это были птеродактили, взмывают вверх и исчезают в сумрачном ночном небе.

Парнишки из «Мертвецов» поднимаются с земли, на которую они повалились машинально и безотчетно, и на лицах у них страх и недоумение.

Лазурное море лежит в лагуне ласковой кошечкой. Ребристые тени пальмовых листьев делают сверкающий песок пляжа золотистым. Легкий ветерок с моря приносит прохладу и запах водорослей, йода и рыбьей чешуи, высушенной на солнце и пропитанной морской солью.

Геринг наслаждается имитацией реальности, сотворенной безвестными инженерами из Кореи, или еще откуда, в кабинете начальника Генштаба, пока бесстрастные эксперты, медики, следователи, и кто там еще, упаковывают труп министра, с простреленной им самим тупой свинячьей головой, в мешок, описывая место… Чего это там место? Место самоубиения пережравшим животным? Ну, да, типа того. Все, что ни делается, к лучшему из возможного. Геринг помнит Лейбница. Геринг помнит Канта и наслаждается Камю. Он эстет и зачитывается Кафкой и Джойсом. А еще он почитывает этого типа, кто сегодня, или вчера, или завтра, называет себя Фиделем. Неплохо писал, да, жаль не с нами, жаль, разбазаривал свой талант, а он несомненно был, или есть, уже и не поймешь, но что с того, талант — штучная вещь, еще тот усатый и великий знал это, хотя кому это сейчас надо, когда вместо людей остались тараканы или свино-быдляки, как вот этот охреневший от власти и денег министр обороны со своими заместителями, охотно раздвигавшими перед ним свои целлюлитные ляжки и отплясывавшими перед ним, ужравшимся в говно, доморощенный стриптиз в зале, где когда-то планировались армейские и фронтовые операции, и коротко-стриженные офицеры Генштаба склонялись над картами с нарисованными кружками, дугами и стрелочками, по которым потом отмерялась жизнь десятков тысяч солдат великой страны.

Подумав о вульгарной тетке у шеста, он чувствует возбуждение, перед глазами стоит эта ее обвисшая задница, дряблая и слишком жирная, совсем не в его вкусе, интересно, как это было бы, засадить ей сзади, чтобы она стонала и обмирала перед ним, а тяжелые ее сиськи качались в такт его движению; схватить ее за волосы, нравится, сука, да-да, о…

Геринг переключает режим имитатора, и на берегу появляется юная мулатка, но это не то, что ему сейчас нужно, ему нужна эта баба с валиками жира на том месте, где когда-то у нее была талия, нужны ее бедра, раздвинутые перед ним, слишком жирные, слишком порочные, слишком притягательные, но девочка уже подошла к нему, расстегнула ему штаны и, постанывая, начала отсасывать ему нежным ртом, а он закрыл глаза, как же ее зовут, эту бабу, подстилку для борова с дырявой башкой, Света, Лена, он сейчас вспомнит, если бы эта сучка не была бы так умела, не сбивала его с мысли, он бы вспомнил… И вдруг резкая нестерпимая боль там, внизу живота, заставляет его оцепенеть, он не может вздохнуть, нелепо шевеля конечностями, как жук, проткнутый булавкой. Мулатка встает, держа во рту его окровавленный хрен. Геринг чувствует, как из него фонтаном бьет горячая кровь, заливая все вокруг, стекая по его бедрам и собираясь теплой лужицей у его ног.

Тут дыхание возвращается к нему, и он издает пронзительный крик, полный жалости к себе, а девка плюет ему в лицо его же половым органом и весело хохочет. А потом он теряет сознание.

ФИДЕЛЬ:

Даша стоит на пороге, в руках у нее бутылка «Столичной», которую тут же забирает профессор: от греха, давайте я сам, сам разолью.

— Это что — шутка, профессор? — непонимающе смотрит на него Даша.

— Нет, не шутка. Фидель — ваш родной отец. И он не бросал семью, нет, не подумайте. Все гораздо сложнее.

Я смотрю на Дашу, и какое-то смутное ощущение возникает на задворках сознания — тень, рябь на воде, отблеск пламени костра, шум в кроне осенних кленов, силуэт птицы на фоне закатного неба, папа, купи мне этот шарик, какой милый ребенок, запах грибов в осеннем лесу, а пойдем сходим в кино, коридор больницы, горчица очень острая, дочка, а я хочу, хочу, ну, ешь, если хочешь, а вот и школа, чтобы в десять была дома, хорошо, папа, последние новости, под Челябинском упал метеорит, на улицах стало слишком опасно, я за тебя переживаю, Даша… Стоп. Стоп! У меня перехватывает дыхание: Даша, дочка!

— Папка! — выдыхает Даша и бросается мне на шею.

— Дочка, — говорю я, и мой голос дрожит.