Олег Быстров - Гренадер

Начались речи. Главный врач выражал глубокую признательность приехавшим на помощь русским медикам, говорил о высоком долге врача. Его благосклонно слушали, изредка хлопая в ладоши. Так уж вышло, что в первом ряду приезжих оказался гигант-профессор, и слова благодарности адресовались как бы в первую очередь ему. Профессор смущённо улыбался в усы и кивал. Рядом жались девушки-фельдшера: румянец на щёчках, улыбки, блеск глаз.

– Давайте отойдём, Иван Ильич. – Неожиданно сбоку появился подпоручик Станкевич. – Мы своё дело сделали, слава Богу. Здесь, в ближнем круге, потопчутся мои люди в штатском, присмотрят на всякий случай. А вы с гренадерами оттянитесь в дальний круг, вон туда, ближе к ограде. Как эскулапы поговорят, как их в гостиницу поведут, так можете считать себя свободными. Сегодня отдыхайте… и, да… Петр Соломонович передал вам благодарность. Лично. За блестяще проведённую операцию по охране миссии.

Саблин щёлкнул каблуками.

Он кликнул Урядникова, отдал приказ и сам двинулся к ограде. Гренадеры быстро разбежались по периметру, занимая позиции, становясь так, чтобы просматривалась улица Пияров. Убедившись, что всё сделано правильно, Иван Ильич повернулся к церемонии. Говорил профессор-хирург, должно быть, ответное слово, но, что говорил, было не разобрать, до ступеней теперь получилось метров шестьдесят или чуть больше. Рядом стоял верный Урядников.

Между гренадерами и медиками по двое и по трое прохаживались молодцы в статских костюмах, зорко поглядывая по сторонам.

Дальнейшее произошло у Саблина на глазах. Стойка чаши неожиданно переломилась в месте утолщения, а сама она плавно наклонилась в горизонтальное положение. Стало ясно, что утолщение – это шарнир, позволяющий поворачивать чашу. Теперь медицинский символ стал похож: на гигантский фонарь, направленный точнёхонько в людей, стоящих на ступенях.

Церемония шла своим чередом, никто не замечал изменения в конструкции или не обратил на него внимания. «У умельцев что-то сломалось, – подумал поручик. – Сейчас или исправят, или откатят платформу». Действительно, возле сооружения мелькнула фигура сутулого Николая, но дальше…

У головы змеи сверкнуло, и тут же раскатисто ударил взрыв, многократно усиленный чашей.

Все, кто были на ступенях, вздрогнули и непроизвольно повернулись к сооружению. А змеиная голова тем временем принялась плеваться огнём раз за разом. Вспышки с ударами грома следовали всё чаще, пока не слились в один неумолчный грохот, и звук этот, словно жуткая шумовая волна, залил больничный двор.

Ни с чем не сравнимый грохот, оглушающий, рвущий барабанные перепонки и, казалось, грозящий разорвать саму мозговую ткань, обрушился на людей, как водопад, как снежная лавина.

Саблина качнуло, голова закружилась, тисками сдавило виски, но он видел, как церемония встречи превращается в убийство.

Люди пытались закрывать уши, стискивали руками головы, гнулись под напором звука, словно под напором ураганного ветра. Их раскачивало. Кто-то, чтобы удержаться, хватался за соседей, но те сами накренялись, шатались, падали и тащили за собой искавших помощи. У многих пошла кровь носом, а у кого и горлом. Кто-то кричал, но крики тонули в грохочущем аду…

Наконец упали все. Но и лежащих били страшные судороги, тела выгибались колесом, конвульсивно дёргались, ходили ходуном. Всё это сливалось в одну жуткую, шевелящуюся, расползающуюся массу существ, на людей уже не похожих. Постепенно движение замирало. Навсегда.

Контрразведчики ближнего круга словно ослепли и утратили разум. Они бессмысленно бродили по двору, натыкаясь друг на друга, и трясли головами. Пытались зажимать уши ладонями. Кто-то достал пистолет и беспорядочно начал стрелять во все стороны, бессмысленно и бесцельно…

Саблин чувствовал, как слабеют его ноги, и сам был готов упасть, но угасающим сознанием различил, как Урядников, с лицом перекошенным, залитым кровью, что обильно текла у него из носа, вдруг рванулся вперёд, пробежал с десяток метров и метнул гранату. Точно в центр дьявольской чаши.

Прапорщик всегда был лучшим гранатомётчиком.

Взрыв гранаты потонул в грохоте, наполнявшем больничный двор, но следом рванул метан, и сразу в мире разлилась оглушительная тишина.

А в глазах поручика Саблина померк свет.

– Чёрт бы нас всех побрал! Нет! Чёрт бы их всех побрал!

Подполковник Иоффе метался по своему захламлённому кабинету, и это были первые слова, которые услышал от него Саблин.

Вчерашний вечер и ночь поручик провёл в лазарете. Как и кто доставил его в больничную палату, в памяти не сохранилось. Смутно помнил, что в руку ему воткнули иглу и по резиновой трубке капали прозрачную жидкость из флакона на стойке. Сознание то появлялось, то пропадало, и поручик то видел смутные силуэты и слышал невнятные звуки, то проваливался в чёрную бездну. Потом чьи-то руки напоили его невыносимо горьким лекарством, и он впал в забытьё окончательно.

Когда очнулся, смог оглядеться. Сил хватило только на то, чтобы повернуть голову. Руки-ноги не слушались, тело было ватным. Но огляделся – типичная больничная палата. Голые беленые стены, койка, на которой он лежал, рядом вторая, пустая и застеленная. Между ними тумбочка. За окном вечерело, оконного стекла касалась ветка клёна с начинающими желтеть листьями.

Тут скрипнула дверь, некто приблизился лёгкой походкой, и Саблина вновь напоили. Теперь уже чем-то кисло-сладким. Но эффект оказался прежним, он вновь провалился в глубокий сон.

Зато утром проснулся с ясной головой и послушным телом. Только в горле пересохло и страшно хотелось пить. Саблин сел в кровати и тупо уставился на дверь, словно кто-то обязательно должен был из-за неё появиться. И угадал. Появилась замотанная бинтами башка. Под бинтами сияла идиотской ухмылкой усатая, заросшая щетиной, вся в синяках, но такая родная физиономия Урядникова.

– Что, ваш-бродь, живы будем – не помрём?

– Ммм… – попытался ответить поручик.

– Ага, – согласился прапорщик, – сам такой был. Щас сестричка придёт, всё сделает как надо.

– Наши живы? – наконец вытолкнул слова через пересохшее горло Саблин.

– Живы-живы! Ой, идёт, звиняйте, ваш-бродь… – и скрылся.

Дверь распахнулась, вошла медицинская сестра в строгом белом халате, со строгим лицом и в высокой шапочке с красным крестом. Тоже строгой. В одной руке сестра милосердия несла стакан с водой, в другой поднос, накрытый салфеткой. Подала воду:

– Пейте.

Саблин выпил стакан в три глотка. Сразу стало легче. Сестра тем временем сняла салфетку, на подносе оказался шприц и вата.

– Поворачивайтесь мягким местом ко мне, господин офицер, – скомандовала она тоном, не терпящим возражений.